Андрей Смирнов

иными способами. Стихиали проникают в тела женщин, похожих на призрачные сосуды, и

заполняют их изнутри своими энергиями. Одлорг разрывает и пожирает демоницу, похожую на

страшно худую женщину, в которой нет мяса, только скелет и кости; у женщины широкий рот,

полный прочных зубов, и она также пожирает одлорга, дробя и кромсая его кости, а ее

собственное тело восстанавливается столь же быстро, как и уничтожается костяным демоном.

Халдей и женщина-тень кружатся в сложном танце, постепенно сближаясь, сливаясь и соединяясь

друг с другом.

Я ощущаю желания всех участников — не только свои собственные, исходящие от девяти

женских тел, но и желания своих гостей и избранников, потому что в ходе близости энергии двоих

становятся одним целым. К девяти потокам, текущим к центральному телу, теперь

примешиваются энергии моих гостей, и я знаю, что чем дальше, чем заметнее и полнее будет их

присутствие. Я собираю их чувства, их страсть, их наслаждение внутри себя, смешиваю со своими

чувствами, с духовными и колдовскими ингредиентами, таящимися внутри меня, с различными

видами ядов и жгучих смесей, и жду завершения первого этапа таинства. И вот, их желание

достигает пика, они отдают себя и теряют, и если после оргазма, случившегося в ходе обычной

близости, удовольствие коротко и вскоре все возвращается на свои места, то сейчас — не так: они

отдают себя волна за волной, долго, все более мучительно, и ничто не возвращается назад, потому

что они отдают самих себя полностью, без остатка, гаснут, выпитые моими телами, лежащими в

бутонах огромных хищных цветов, становятся семенами новой жизни, в которой наслаждение и

смерть слиты так тесно, что их невозможно различить. Семена насыщаются моей силой в

центральном теле, и отправляются обратно, в девять внешних тел. Поначалу как будто ничего не

происходит, затем я начинаю стонать девятью голосами, и некоторые из этих голосов вскоре

принимаются кричать. Мои животы вспухают, я испытываю боль, когда мои еще не рожденные

дети начинают выгрызать мою плоть изнутри. Мои тела быстро восстанавливаются, но этого уже

недостаточно, ибо даже не рожденные, хуриджары намного ужаснее любого одлорга или духа

огня. Вой и крики наполняют комнату, мои тела содрогаются и делаются уродливыми, и лишь

ослепительное белое, прекрасное тело на агатовом ложе, остается спокойным и неподвижным.

Если наслаждение — семя, то боль — жизненные соки, которыми нужно накормить детей для

того, чтобы они стали такими, как я хочу, и я даю им эту пищу.

Мои распухшие животы лопаются, тела умирают одно за другим — иссохшие,

искалеченные, обожженные, а в воздух взмывают демоны, с рождения наделенные бессмертием,

соответствующим венцу в руке Картваила. Прежде у меня уже было девять детей, но все они были

погублены и уничтожены. В новых возродится сила прежних, кроме того, мною добавлены в их

естество компоненты, которых ранее не было — это должно сделать их еще более совершенными.

Они кружатся в воздухе — могучие, растущие на глазах, насыщающиеся силой, которую я

подарила им, и знаниями, которые текут от меня в их умы сейчас. Девять мертвых тел выгнивают

и отваливаются от меня, мои дети спускаются вниз, лижут мою кожу, бедра и груди, и ласкают

меня. Один из них оказывается слишком настойчивым, и тогда я нежно беру его за шею и целую в

губы, отчего кожа на его губах чернеет и лопается, и по подбородку течет черная кровь,

смешанная с гноем. Остальные перестают дурачиться и притихают, прижимаясь ко мне и ожидая, что будет дальше.

— Ты будешь зваться Аг-Доэн, Меченый, — говорю я тому, которого поцеловала. Потом

перевожу взгляд на других детей и даю им имена: Белоликий, Таящийся, Ледяной Вихрь, Плеск, Пылающий, Жгучий, Бык и Алчущий. Я даю им имена на языке людей, ибо действовать им

придется в человеческом мире… впрочем, я еще не определилась до конца, кого из них, каким

образом и где использую. Но имена в любом случае лишними не будут: я знаю силу, таящуюся в

именах.

Я обращаю свое внимание за пределы зала и разрешаю подданным вернуться, и вот, двери

распахиваются и помещение заполняют кадеты и паучихи, кхаду и лганарэ. Все они в изумлении

смотрят на моих детей и, опускаясь на колени, возносят мне свои молитвы.

— Мать… — Шепчут они, раскачиваясь в молитвенном трансе, и это же слово повторяют

приникшие ко мне хуриджары. Я чувствую слабость, ибо рождение столь могущественных детей

отняло немало сил, но знаю, что скоро восстановлюсь — особенно, если не буду забывать

впитывать силу молитв, в том числе и тех, что обращены ко мне прямо сейчас.

Я лежу неподвижно, смотрю на своих подданных и детей, и чувствую, как возвращается на

круги своя та жизнь, которой меня некогда лишили Солнечные. Сумею ли я на этот раз отстоять

то, что мне дорого? Во всяком случае, я сделаю все, чтобы не допустить повторного падения

Морфъегульда.

***

В Кайёле, в королевском дворце, в кабинете, стены которого облицованы резными

панелями из бука, Лицемер, пребывая в облике короля Энкледа, слушал доклад казначея.

Приходилось тратить время на эту маску, потому что войску, отправившемуся на юг, нужна была