Андрей Сахаров

А беспартийный Сахаров в действиях перестроечного руководства КПСС увидел нечто большее, чем властолюбие и политическое маневрирование, увидел стремление к подлинной перестройке общества и государства. При этом он трезво смотрел на свое новое социальное положение. Когда знакомый заметил, что опальный академик оказался на верхнем этаже власти, Сахаров уточнил: «Рядом с верхним этажом, — по ту сторону окна»¹²². Что не мешало ему открыто содействовать тем усилиям руководителей страны, которые он считал направленными на ее благо, и не обращать внимания на предостережения, что этим он может испортить себе имя.

Он знал цену освобождению от привычных предрассудков и недоказуемых постулатов, знал и на опыте истории науки, и на собственном опыте переосмысления социально-политической истории. И он сочувствовал тем, кто предпринимал подлинные усилия в этом направлении, терпимо воспринимая неровный путь к истине.

Показательный пример дает отношение Сахарова к Хрущеву. К тому Хрущеву, который повышал на него голос, не принимал его продуманных рекомендаций, который учил писателей и художников, как им делать свое дело, который держался за Лысенко и пр. и пр. Но который, сумев освободиться от некоторых незыблемых догм, начал освобождать народ от колючей проволоки сталинизма. Даже если он и был обречен на поражение и осмеяние, уже то, что он начал освобождение, вызывало у Сахарова чувство благодарности. Именно чувство, а не политические соображения, побудило Сахарова в сентябре 1971 года послать соболезнование семье умершего Хрущева¹²³.

Человек сердечного ума и думающего сердца в очередной раз подчинился голосу своей совести и одновременно голосу судьбы.

Судьба в истории

Выражение «голос судьбы» кажется подозрительно высокопарным, когда говорят о человеке точной науки и очень взрывоопасной техники, — обе профессии предполагают четкие доводы и трезвые расчеты. Так мог думать американский писатель и переводчик Р. Лури перед первой встречей с Сахаровым в разгар эпохи советской гласности. К тому времени американский писатель много чего узнал о жизни советского физика — уже несколько лет он переводил его «Воспоминания». Началась эта работа в полной секретности, когда Сахаров был еще в горьковской ссылке, а рукопись по частям проникала за рубеж неведомым для переводчика и, главное, для КГБ путем.

После того как Сахаров вернулся из ссылки, у переводчика появилась наконец возможность познакомиться с автором и обсудить проблемы перевода. Главной проблемой, конечно, была личность автора. Американский писатель, повидавший жизнь и людей, в том числе и в России, считал себя интеллектуалом не хуже других, способным разобраться в человеке любого калибра (достаточно сказать, что героями своих биографических книг он брал небезызвестного Чикатило и Сталина).

И вот он впервые увидел физика-правозащитника:

«В лице Сахарова было что-то от английского сельского священника, если не считать монголоидного разреза глаз, которые смотрели застенчиво и вместе с тем бесстрашно». «Знаменитые люди при личной встрече обычно почему-то оказываются меньше ростом, чем предполагал. Ленин и Сталин, кажется, были не выше, чем метр семьдесят. А Сахаров оказался на удивление рослым, примерно метр девяносто. И не очень понимал, что ему делать с таким большим телом, все время как-то складывая ноги, руки, локти… Это был чудесный сюрприз — увидеть, что ростом он под стать своей роли в истории». «Обычно я считаю, что люди, с которыми встречаюсь, находятся примерно на том же интеллектуальном уровне, что и я. Одни лучше понимают это, другие — то. Но с Сахаровым у меня было ощущение, будто я встретил кого-то вроде Леонардо да Винчи — гигантский интеллект, какая-то мощь заполняла комнату, даже когда он ничего не говорил… У величайшего западника России оказалось очень русское отношение к жизни. Он часто использует слово «судьба», когда по-английски мы бы просто сказали «жизнь»¹²⁴.

Поскольку с Леонардо да Винчи американский писатель точно не встречался, можно думать, что он действительно видел необычного человека, но другой вопрос, насколько он его понял. Прояснить этот вопрос может как раз слово «судьба», достаточно заметное в сахаровском лексиконе. Разумеется, русские люди с разной частотой применяют это слово и не всегда оно — синоним слова «жизнь». Если сравнить, например, автобиографические книги Сахарова и Солженицына, то можно убедиться, что первый использует это слово гораздо чаще — в два раза. Еще важнее — в каком смысле.