Андрей Сахаров

Для Сахарова, его жены и их друзей стремление к счастью включало в себя утверждение этой истины в их родной стране. Права человека фигурируют уже в сахаровских «Размышлениях…» 1968 года, но явно там работает лишь одно право — право на интеллектуальную свободу. В среде правозащитников доля людей с чувством собственного достоинства заметно превышала среднее по стране. И в этой среде Сахаров расширял свое понимание проблемы прав человека.

Чем именно способствовала ему Елена Боннэр? Глубоко мыслящий физик-теоретик умел понимать очень сложные явления в науке, технике и стратегическом вооружении, но своим общественным положением и психологическим складом был изолирован от многих простых явлений обыденной советской жизни. Быть может, особенно важна была ее роль именно в настоящем знакомстве с конкретным человеческим — сплошь и рядом бесчеловечным — устройством этой жизни. Такое эмпирическое знание и теоретическое осмысление привели его к очень общему и в то же время практическому выводу.

«Я убежден, что идеология защиты прав человека — это та единственная основа, которая может объединить людей вне зависимости от их национальности, политических убеждений, религии, положения в обществе, — написал Сахаров и добавил: — как это в одном из своих интервью прекрасно сказала Люся».

Многие из тех, кому был дорог Андрей Сахаров, считали, что Елена Боннэр слишком его «очеловечила», и… не могли ей этого простить. Не могли ей простить и его голодовок.

Сахаров прошел через пять голодовок — в 1974,1975, 1981, 1984 и 1985 годах. Цель первой из них была весьма общей — «привлечь внимание к судьбе политзаключенных», и держал ее Сахаров шесть дней (Елена Боннэр тогда находилась в глазной больнице).

Во всех других голодовках целью было добиться разрешения на выезд из страны одного человека. Трижды — Елены Боннэр (в 1975,1984 и 1985 годах) и один раз — невесты ее сына Лизы Алексеевой (1981). Голодовки 1975 и 1981 годов Сахаров и Боннэр держали вместе, две последние — он один, и то были голодовки многомесячные, с принудительным кормлением через трубку.

Сахаров в «Воспоминаниях» подробно объясняет, почему он чувствовал ответственность за судьбу Лизы Алексеевой, почему он считал, что его жене требуется лечение в Италии, почему он видел в них заложниц своей общественной деятельности и какая логика стояла за его алогичными, по мнению многих доброжелателей, голодовками. Однако из его объяснений прежде всего видно, что это логика не общественного деятеля или политического мыслителя и тем более не физика-теоретика, а просто человека, защищающего свое человеческое достоинство и свои права, защищающего всеми доступными ему способами. Во всех голодовках кроме одной (предпоследней, 1984 года) Сахаров достигал поставленной им цели. Какой ценой? По его мнению, не более высокой, чем ценность того, что он защищал.

Андрей Сахаров и Елена Боннэр встретились сложившимися и очень разными людьми, с совершенно разными семейными, профессиональными и жизненными обстоятельствами. Они до конца оставались очень разными. Но его не смущала термоядерная мощь ее характера, он привык иметь дело с мощными источниками энергии. А она узнала твердость его характера, скрытую за мягкими манерами и известную лишь властям страны. Даже те его друзья, которые не симпатизировали ей, видели, что он на редкость счастлив.

«Ругались» они не только при работе над его рукописями. Они могли спорить о том, какой из романов Достоевского самый сильный: по ее мнению, «Подросток», по его — «Братья Карамазовы»⁸². В пылу спора она могла ему сказать: «Не ври!» — а он не менее резко для него: «Люся, ты не совсем права», — но для него существенно было лишь то, что она глубоко неравнодушна к написанному Достоевским и говорит о том, что прочувствовала.

Различались они и общим мировосприятием. Она — полная атеистка, а он недвусмысленно писал о своем религиозном чувстве. Она же своими руками перепечатывала эти его слова, которые не понимала и до сих пор не принимает всерьез. Но при этом даже на религиозные темы он предпочитал говорить с ней, а не, скажем, со священником и правозащитником Сергием Желудковым, которому симпатизировал (и который видел в нем «некоторые черты личной святости»). Самую развернутую формулировку своего credo Сахаров записал в дневник после того, как в канун Пасхи провел вечер с женой, слушая по западному радио церковную музыку и беседуя о религии⁸³. Еще один контраст: при всем ее атеизме ей нравилось бывать в церквях — смотреть и слушать. И в Горьком, в годы ссылки, она не раз заходила в церковь, а он обычно ждал ее на улице.

Разумеется, никакие контрасты и сходства не объяснят, почему он ее любил больше жизни. Доброжелатели могли сочинять ему другую жену из всех мыслимых достоинств, но нет никаких признаков, что он сам хотел бы «подредактировать» свою Люсю или ее влияние на себя. И это было очевидно всем, кто наблюдал за ними вблизи, независимо от симпатий и антипатий наблюдателей: