Андрей Сахаров

«Он сиял. Он и в мелочах изменился: стал приходить в институт вовремя подстриженный, исчез недобритый венчик волос на шее… Помню, когда участники конференции проводили свободный день за городом, на берегу моря, мы лежали с Андреем Дмитриевичем рядом, ничком на теплом покатом обломке скалы, а Елена Георгиевна легко и весело перепрыгивала с одного большого камня на другой, что было небезопасно. А. Д. приподнялся, опираясь на вытянутые руки, и в полном восторге закричал: «Люська, не смей!»…⁸⁴».

Глава четвертая НАУКА И СВОБОДА

«Чудо в сонмище продажной интеллигенции»

Сахаровский портрет Солженицын начал с того, что создатели тоталитарного государства всё предусмотрели, «чтоб не мог раздаться свободный голос и не могло родиться противотечение. Предусмотрели всё, кроме одного — чуда, иррационального явления, причин которого нельзя предвидеть, предсказать и перерезать. Таким чудом и было в Советском государстве появление Андрея Дмитриевича Сахарова — в сонмище подкупной, продажной, беспринципной технической интеллигенции»⁸⁵.

Мог ли с этим согласиться Сахаров, самыми первыми словами «Размышлений…» признавший, что его взгляды «формировались в среде научной и научно-технической интеллигенции»? Кто был подкупным-продажным-беспринципным? Игорь Тамм? Михаил Леонтович? Или Николай Дмитриев, защитник идеального социализма, выступивший против реального «социалистического» вторжения в Венгрию? Или Лев Альтшулер, который открыто заявил о своем несогласии с вторжением партии в биологию? Или Матес Агрест, не засекретивший свою религиозность в безбожном КБ-11?

С Леонидом Мандельштамом аспирант Сахаров разминулся в ФИАНе всего на несколько недель, но от его учеников — своих учителей знал: «Ни в научной, ни в общественной, ни в личной жизни Леонид Исаакович не позволял себе поступков, в абсолютной правильности которых он не был бы уверен. Но, получив эту уверенность, он поступал в согласии с ней, не отступая под давлением каких бы то ни было обстоятельств»⁸⁶.

С Петром Лебедевым Сахаров разминулся в Московском университете на несколько десятилетий, но хорошо знал, как тот действовал в обстоятельствах, предложенных ему российской историей.

Чем все эти люди не среда? Разве взрослый человек не сам себе выбирает свою среду?

Как Лебедев был рожден для экспериментальной физики, так и Сахаров был рожден для физики теоретической. Обстоятельства российской истории и собственной судьбы заставили и того и другого сделать свой моральный выбор и поневоле стать общественной фигурой.

Подкупную и продажную техническую интеллигенцию Солженицын, конечно, не придумал. Газетная кампания по осуждению академика Сахарова началась с письма сорока академиков в газету «Правда» 29 августа 1973 года. Сорок душ выстроились в алфавитном порядке: «Написали. / Подписали: / Впереди — /Четыре Б, / Позади — / Один на Э»⁸⁷. Так припечатал «подписантов» в язвительной поэме «Сорокоуд» однокурсник Сахарова М. Левин.

Сахаров выражался мягче и точнее, говоря о запасе «мужества и честности, который дает возможность противостоять соблазнам и привычкам конформизма»⁸⁸. Он хорошо знал многих из этих сорока академиков. Конформизм социальный и конформизм интеллектуальный складывались у них в различных пропорциях.

Социальный конформизм прост и материален. Все соавторы письма занимали какие-то административные посты в науке — от президента академии до заведующего лабораторией. Им было что терять. Для некоторых этой причины было достаточно, чтобы действовать «применительно к подлости». Это выражение Салтыкова-Щедрина, со всей ясностью запечатлевшего соответствующий способ жизни, было хорошо знакомо Сахарову. Его друг по Пушкину М. Левин свидетельствует:

«В школе мы проходили «Сказки» Салтыкова-Щедрина и «Пошехонскую старину». Сверх того читали, конечно, «Помпадуров» и «Историю одного города». Но вот где-то на третьем курсе наш однокурсник и мой близкий друг Кот Туманов открыл «Современную идиллию». Читая ее каждый у себя дома, мы целую неделю обменивались в университете находками. Андрей гордился тем, что первым нашел в росписи расходов менялы Парамонова пятиалтынный «на памятник Пушкину» и большие тысячи «в квартал на потреотизм…» Уже во времена его опалы мы смотрели телевизионное выступление некоего седовласого ученого мужа, несшего высокопарную ахинею. Андрей, тщательно выговаривая фонемы, сказал:

— Сумлеваюсь, штоп сей старик наказание шпицрутенами выдержал, — и был доволен, когда я сразу подхватил:

— Фтом же сумлеваюсь»⁸⁹.