Андрей Сахаров

«Я мог по ошибке подписать первое письмо против Сахарова. Меня не было в Москве. Мне повезло. В прессе еще ничего не было, собрал Келдыш [президент Академии наук] группу академиков и сказал: «Вы знаете, нам нужно защитить Андрея Дмитриевича…» И первым было письмо в газетах группы академиков, которая его осуждала. Там еще не было всей этой гнуси, некоторые хотели что-то улучшать, им не давали, их уговаривали. Я с ужасом думаю, что это первое письмо мог подписать, мог осрамиться на всю жизнь»⁹¹.

На свежий взгляд, и в первом письме «гнуси» хватает, но завершает его заботливая фраза: «Мы надеемся, что академик Сахаров задумается над своими действиями»⁹².

Второе академическое письмо организовывалось спустя два года по поводу присуждения Сахарову Нобелевской премии мира, и В. Л. Гинзбург уже был подготовлен: «Котельников (исполнявший тогда обязанности президента академии. — Г. Г.) один на один обрабатывал [академиков], и он мне предложил подписать письмо против Сахарова, — второе. Я категорически отказался. Я решил так: вплоть до исключения из партии, — пожалуйста. А будут бить, — скажу, что Сахаров плохой. Вот мой предел. Фактически мне ничего не делали. И никому ничего не делали. И прекрасно можно было отказаться»⁹³.

Из тех, кому было предложено подписать второе письмо, отказались пять человек, а 72 академика послушно встали в строй. Докладывая ЦК о проделанной работе и прося разрешение (!) опубликовать организованное заявление, руководители академии наябедничали на отказавшихся, сообщив, что В. Л. Гинзбург свой отказ мотивирует просто «личными соображениями», Я. Б. Зельдович — тем, что «письмо следует написать в другом духе и что он предполагает подготовить индивидуальное письмо», Л. В. Канторович, «как новый лауреат Нобелевской премии (по экономике 1975 года. — Г. Г.), подписание коллективного письма для себя считает несвоевременным и думает написать индивидуальный протест», П. Л. Капица «считает, что необходимо вызвать Сахарова для объяснения на заседание Президиума Академии наук СССР и только после этого соответствующим образом реагировать на его действия», Ю. Б. Харитон «считает, что такое письмо не надо направлять, так как члены Академии наук СССР и он, в том числе, уже протестовали против действий академика Сахарова»⁹⁴.

Даже если не вникать в различия этих отказов, счет 72:5 подкрепляет солженицынскую оценку «продажной технической интеллигенции». Продавалась она не задешево. По благосостоянию, даваемому, как и все в стране, государственной рукой, академики принадлежали к высшей элите — на уровне высокопоставленных партаппаратчиков. Старшему поколению академической элиты продаваться помогал страх, оставшийся от сталинских времен. У младшего поколения недостаток страха возмещался цинизмом:

«Сахаров и Тамм считали, что совершают патриотический поступок, восстанавливая ядерный паритет в мире. Им на смену пришло поколение ученых, подходивших к этому довольно цинично. Да, мы берем деньги, чтобы заниматься наукой, говорили они, но всё равно эти деньги будут потрачены на бессмысленные и даже преступные цели». «Быть может, подсознательно мы просто не были готовы жертвовать привилегиями, которые нам давала система, — возможностью заниматься наукой и удовольствиями зарубежных поездок»⁹⁵.

Наблюдения такого рода академик Гинзбург суммировал, отвечая на анкету «Литературной газеты» на тему «Наука и общество»: «Нет никаких оснований утверждать, что занятие наукой способствует воспитанию высоких нравственных качеств»⁹⁶.

А Сахаров, похоже, так и не сумел примириться с этим фактом. Уже в годы горьковской ссылки, по словам М. Левина, «его ужасно огорчал академический сервилизм, обусловленный не смертельным страхом, как в былые времена, а обычными карьерными соображениями, желанием обезопасить «выездной» статус или руководящее кресло.

Тогда в ФИАНе обстановка напоминала контору домоуправления. В ЖЭКе не выдают никаких справок, пока не предъявишь расчетную книжку с уплаченной квартплатой. А у нас не выдавали характеристик ни для защиты диссертации, ни для загранкомандировок, пока не подмахнешь квитка с осуждением Сахарова. Только Виталию Лазаревичу Гинзбургу удалось уберечь наш отдел от этого унижения.

Незадолго до нашей встречи проходило Общее собрание АН, на котором, согласно Уставу, члены АН обязаны присутствовать, и эта их обязанность всегда подчеркивается в пригласительном извещении. А тут Сахарову сообщили, что его участие не предусмотрено.

— Зачем Президиум АН берет на себя полицейские функции? «Не предусмотрено» совсем иными инстанциями, а дело АН, четко определенное Уставом, — известить!

… В глубине души Андрей любил свою Академию, и ему очень хотелось, чтобы к ней вернулось былое чувство собственного достоинства. Пусть она заступается за своих сочленов, а не спешит угодить начальству»⁹⁷.

Неэлитарный индивидуализм