Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

О смерти Тани мне кратким e-mail сообщили давний ее и мой приятель и бывший советский ПЗК Никита Кривошеин и его жена Ксения. Я сразу переслала этот краткий е-mail тем знакомым и друзьям Тани, чьи адреса были у меня в компьютере, а Никиту просила написать более подробно. Привожу оба письма, отражающие первую его и мою реакцию на это горестное событие.

Письмо Никиты: «О кончине Тани Матон узнал по телефону от одного из немногих продолжавших быть с ней в постоянном контакте, Бернара Гетта. Он вместе с женой Таню госпитализировал, дома она изо дня в день таяла. Бернар говорит, что сердечная и респираторная слабости усугубились, но доктора сумели острое состояние снять, анестезировать, два дня спустя она скончалась, чуть ли ни при Бернаре или вскоре после его ухода, как он считает, не почувствовав приближения смерти. Последние годы нашего с ней общения свелись к телефонно-открыточному переругиванию насчёт французской власти, — поражение социал-коммунистов для неё на склоне лет было как бы личным горем. Действительно, доброты активной в ней было как редко встречается, а зла — кроме как идеологического — никакого. Ещё, по-моему, больше, чем от очень давних событий юности, о которых вспоминает Люся, она сущностно страдала от отсутствия детей. Любопытство, чтение, заинтересованность миром пребывали в ней непогасшими.

Как ни ужасно, но про Таню можно воскликнуть „был человек, и нет“: кроме как ей самой, никому об её событийной и мужественной жизни не приходится задуматься, а — простите за противное постсоветское понятие — „нетленки“ она не оставила. Таню очень любили мои родители, много лет подряд она ходила с нами на пасхальные службы, и, как мне думается, не только ради последующего разговления… НК».

Мое письмо: «Грустно, очень грустно! И мир неуклонно становится все более и более пустым. Таня была очень добрым человеком и очень путанным, социально, политически, и это несмотря на ранний опыт на пути Холокоста. Спасла ее от гибели случайность. Поэтому бесконечные споры и ссоры и с ней, и вокруг нее. Но скольким диссидентам, зэкам она помогла — не перечесть. И добро всегда превалировало и перетягивало все эти (считай — мировоззренческие) словеса. Последний раз я виделась с ней, когда была в Париже с моей дочкой Таней, осенью 2006. В эти дни в Лондоне умер отравленный полонием Александр Литвиненко. И весь вечер наша беседа невольно возвращалась к этой трагедии. Теперь мне кажется, что это была единственная встреча, когда мы не ругались, даже не спорили. И никогда прежде я так остро не ощущала ее нараставшее со временем и возрастом все больше и больше одиночество. А теперь пришел мир — печальный мир, тот, о котором говорят „Мир праху твоему“. Люся».

Наверно, я несколько больше других российских друзей и приятелей Тани, разбросанных по миру, знаю о ней и поэтому мне и по их просьбе, и по собственному желанию выпало отдать долг ее памяти и написать нечто вроде ее биографии. Но она будет вынужденно неполной. Уж очень пунктирно, с разрывами во времени мы общались.

Мое знакомство с Таней завязано сложными семейными и дружескими связями поколений моих, бабушки и мамы. Кроме них, в этот круг входят мамина подруга Циля Дмитриева и ее сестра Мария Разумовская — мамина товарка по женскому лагерю АЛЖИР — и их двоюродные племянники братья Шкловские — астрофизик академик Иосиф и скульптор Геннадий. А с другой стороны — бабушка Тани, их двоюродная тетка. Но этого оказалось недостаточно. Кто-то из бесчисленных двоюродных сестер и братьев моей бабушки был женат (или замужем?) за кем-то из родственников Шкловских. Так что я и Таня — какие-то дальние свойственники. Типичная коллизия: все евреи — родственники.

Танины бабушка и мама эмигрировали из России в 19-м или 20-м году. В Москве это была состоятельная семья. Бабушке принадлежал дом в одном из арбатских переулков. Теперь его занимает посольство (то ли датское, то ли бельгийское — не могу вспомнить), хотя однажды я там была с Таней. Таня родилась в Берлине, насколько я помню, в 1922 году, но Никита Кривошеин сообщил, что в 1924 г. Ее девичья фамилия — Гершуни. Но о ее отце я ничего не знаю. И она о нем никогда не говорила. Брак родителей был кратковременным. И мама там же в Берлине вышла вторично замуж. Ее муж — украинец (она называла его «мой хохол») в эмиграцию попал с остатками белой армии и был довольно успешным художником. Имя его я забыла, а спросить теперь не у кого. Детей в этом браке не было.

Насколько я знаю, первые годы в эмиграции были для них вполне благополучными. Но потом бабушкины сбережения (Таня говорила «бабушкины бриллианты») съела немецкая инфляция. В раннем детстве ее пасла русская няня — еврейка из Одессы. В шесть или семь лет Таню отдали в немецкую школу-пансионат. В 1934 отправили в школу-пансионат в Англию. И в этом же году мать и отчим (бабушка к тому времени, кажется, умерла) с нансенскими паспортами перебрались во Францию, где мать Тани начала работать в каком-то женском журнале.