Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

Три последующих года, очень напряженные в общественном плане для Андрея Дмитриевича (и соответственно для меня), Андрей входил в самый близкий круг наших друзей. Он всегда был поблизости, готовый помочь в любом будничном деле и хоть чем-то разгрузить нас. С ним можно было обсудить (и обсуждались) самые жгучие и насущные политические вопросы, острые журнальные публикации тех лет, а можно было просто посидеть на кухне за чаем. И незабываемы его тосты во всех праздничных застольях и в дни семейных торжеств. Он не был записным острословом, но в них удивительно отражались и его разносторонность, и душевная тонкость, и глубина. Они не были одномерны и почти всегда вызывали у слушателей ответную цепь ассоциаций.

После кончины Андрея Дмитриевича была создана «Общественная комиссия по увековечиванию памяти академика Сахарова и его наследию». Под этим громоздким названием она была зарегистрирована как независимая общественная организация сначала в Моссовете, а позже в Министерстве юстиции России. Какое-то число ее членов значились в ней абсолютно формально, была она так же громоздка, как ее название, и совершенно неработоспособна. Я не помню ни одного собрания ее членов, на котором был бы кворум. Позже ее название сократилось до «Общественная комиссия — Фонд Сахарова», сократилось число членов, и Андрей вошел вместе с Леонидом Литинским в ее состав. Это было время, когда комиссия начала реально работать: создавался архив Сахарова, принимался план архитектурной перестройки здания, которое правительство Москвы выделило под Музей — общественный центр, принималась концепция экспозиции музея. Во всей этой временами рутинной, а временами авральной работе Андрей принимал участие, несмотря на свою профессиональную загруженность. И оно было очень важным, потому что в нашем коллективе (как и в любом, видимо) часты были споры, иногда очень резкие, чуть ли не до ссор, а Андрей умел внести в них необходимый дух терпимости и часто не хватающее многим из нас простое взаимопонимание.

Все острые моменты нашей послеперестроечной эпохи были нами прожиты и пережиты вместе. Август 1991 г. у Белого Дома и радостное чувство абсолютной правоты, владевшее всеми нами. И смутная ночь с 3 на 4 октября 1993 года. Я тогда лежала в гриппе. За несколько дней до того в «Правде» были опубликованы фамилии нескольких людей с указанием их номеров телефонов и с почти прямым призывом расправиться с ними. Значилась там и я. И сразу у меня резко возросло число телефонных звонков с угрозами. Андрей и Юрий Самодуров (исполнительный директор Общественной комиссии) решили, что меня надо охранять. Все трое мы провели ночь, уставившись в телевизор, с двумя перерывами на мои телефонные звонки Наине Иосифовне и Шапошникову. Первую мне разыскать не удалось, а второй около часа ночи сказал, что войска уже подошли. Но это не соответствовало тревоге выступавших по ТВ. Призыв Гайдара был нами воспринят как неоднозначный, однако я слабо просила Андрея и Юру пойти к Моссовету. Но они считали, что меня нельзя оставить одну. Уговаривать кого-то идти в эту ночную тревожность, не будучи уверенной в правильности этого действия, да еще сама оставаясь в теплой постели, я не решилась. А утром, когда танки прямой наводкой били по Белому Дому, я поняла, что они были правы, хотя охранять меня, как оказалось, было не от кого!

Последние выборы 1996 г. Андрей собирался голосовать за Ельцина, я — за Явлинского. Мы до хрипоты спорили. Я доказывала, что нельзя, чтобы «абы кто», что нечестные, воровские выборы, идущие под неприкрытым девизом «цель оправдывает средства» — это не путь в демократию, и, если не возврат к прошлому, то уж точно поворот куда-то не туда. А Андрей резко и с оттенком несвойственной ему злости говорил: «Кто угодно, лишь бы не они» (имея в виду всю эту старо-ново-коммунистическую свору). Так мы и не доспорили. Кажется, это единственный раз, когда мы не смогли достигнуть хоть какого-то соглашения! Его уход из жизни был неожиданным и неоправданно жестоким по отношению к самому себе. Когда я стояла у гроба, в уме у меня все время звучали две строчки из полузабытой довоенной пьесы давно забытого поэта. Тогда я не решилась их произнести вслух. Теперь пишу: «Был у меня хороший друг, куда уж лучше быть. Да все бывало недосуг нам с ним поговорить». В них и горесть прощания навсегда, и неприметное, едва осознаваемое чувство вины.

Приложение 11 Елена Боннэр. Вводное слово к эссе «До дневников» [6]

От редакции журнала «Знамя» | В свое время журнал «Знамя» впервые в России опубликовал «Воспоминания» Андрея Дмитриевича Сахарова (1990, №№ 10–12, 1991, №№ 1–5). Сейчас мы вновь обращаемся к его наследию.

Роман-документ — такой необычный жанр сложился после расшифровки Е. Г. Боннэр дневниковых тетрадей А. Д. Сахарова, охватывающих период с 1977 по 1989 годы. Записи эти потребовали уточнений, дополнений и комментариев, осуществленных Еленой Георгиевной. Мы печатаем журнальный вариант вводной главы к Дневникам.