Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

Таня впервые приехала во Францию из Англии по окончании школы незадолго до начала войны. При ней были три языка — русский, немецкий и английский, и почти не было французского — только зачатки, полученные в английской школе. Отношения с матерью и отчимом сложились под влиянием двух школ-пансионатов — какие-то необязательные, но формально хорошие. Это я видела уже позже, когда бывала во Франции. И Таня стала жить отдельно — правда, при их финансовой помощи. С началом войны мать и отчим решили уехать на юг страны и настаивали, чтобы Таня ехала с ними, но она категорически отказалась.

У нее уже была какая-то своя компания, первый роман, и она осталась в Париже. Ее очень скоро, в самые первые зачистки евреев, загребли немцы. Было бы странно, если б этого не случилось — по-французски она говорила с одесским акцентом, была с нансеновским паспортом и с фамилией Гершуни. Попала она в лагерь (не помню названия), где массово ставились «научно-медицинские» опыты на молодых женщинах в области гинекологии. Там она провела около полутора лет. Методика в этом «научном центре» была такова, что когда опыты заканчивались, заключенных переправляли в лагеря уничтожения. И они это знали. Тот этап (может, у немцев это называлось по-другому, но в СССР так), в который попала Таня, был успешно отбит бойцами французского Сопротивления. Так Таня попала в группу, в которой были, в основном, коммунисты, и осталась со своими спасителями до конца войны. Там она стала членом компартии Франции. Там она сошлась со своим будущим мужем Полем (?) Матоном и стала Таней Матон.

Вскоре после окончания войны брак их распался. Таня тяжко и долго (может, скрыто всю жизнь?) переживала разрыв. Но позже с Матоном и его второй женой возникли дружеские отношения. А еще позже — очень близкие — с их дочерью. Таня в какие-то годы считала их почти отношениями матери и дочки. Но уже в восьмидесятые годы эта молодая женщина как-то отoшла от нее, о чем Таня говорила с грустью.

Все годы до венгерских событий и кровавого Будапешта Таня была активным членом Компартии Франции. Но в 1956 году вышла из нее в знак протеста. Однако ее активная натура не выдержала беспартийности, и она вступила в социалистическую партию. Летом и осенью 1968 года я была во Франции и много общалась с Таней. Если до этого времени наше общение во время ее кратких наездов в Москву не переходило грани полуродственного знакомства, то в эти месяцы мы, с одной стороны, подружились, а с другой — стали постоянно спорить и временами доходили до кратковременных ссор.

Это были месяцы французского, а потом и всеевропейского молодежного бунта. Таня в эту разудало-студенческую и многопартийную «малую революцию» была отчаянной гошисткой и одновременно антикоммунисткой. При этом она боготворила Сартра, а я его не терпела, и всё, что у него прочла, у меня вызывало ту самую Тошноту, которую он живописал. Она отказывалась приходить ко мне на рю Буало, где я жила у моей тети, потому что вся моя родня (кроме одного дяди) были коммунисты. Мне она подобное прощала, мой выход из партии только предстоял по возвращении домой после августа 1968-го. Встречались мы почти ежедневно в Латинском квартале, улицы которого были в мае и июне наполовину завалены мусором, или у нее дома. Жила она тогда на небольшой и такой же грязной, как в те месяцы Латинский квартал, улочке рю Муфтар. В малюсенькой, как шкатулка, темноватой и очень бедной квартире, попасть в которую надо было пройдя пропахший кошками двор и преодолев узкую крутую лестницу. Почти нищенское жилье даже по нашим коммунально-квартирным меркам.

Там я впервые встретилась с мамой Тани — Шурочкой. Позже бывала у Шурочки, в квартире несравнимо более просторной и элегантной, познакомилась с ее очень симпатичным немолодым уже «хохлом». И была поражена, что Шурочка и ее муж и в 1968 году жили с нансенскими паспортами, при этом она ездила по всему миру на показы мод. А при моем возвращении в Москву она снабдила меня кучей журналов мод в подарок моей маме, которая всегда что-нибудь шила мне или моей дочке Тане, а иногда и себе. В то время Шурочка писала обзоры с разных показов женских мод и была известной журналисткой в этом жанре. Был сентябрь 1968-го.

Я возвращалась в Москву и в своем чемодане среди их глянцевых страниц провезла не замеченными советскими таможенниками две тоненькие, только что изданные книжечки — Андрей Сахаров «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». До них я никогда не слышала этого имени и уж подавно не знала автора.