Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

В начале двухтысячных — по-моему, в 2004-м, она перестала ездить в Россию. В конце жизни она осуществила издание дневников Андрея Дмитриевича. Это работа, которая заняла не меньше двух лет. Ею был написан очень большого объема дополнительный текст, заполняющий лакуны, когда Андрей Дмитриевич ещё не начал (по её настоянию) вести дневник, либо если были не полностью отраженные периоды и моменты. Назвала она книгу «Роман-документ». По сути, это роман в дневниках. Автором связок в этом романе является она. В 2006 году он был издан,

Мамин день в Америке начинался с того, чтобы подняться и прийти в себя — это было самое сложное. Первым делом нужно было выпить кофе. Если мы были вместе, где-нибудь на даче, этим занималась я. А дома она готовила его себе, с большим трудом, потому что давление было очень низким. На завтрак обычно был творог или овсяная каша, очень немного. Может быть, кусочек хлеба.

С Таней и Алешей, Вашингтон, весна 1986 г.

Мама много переписывалась, с диска её компьютера сохранена вся переписка. Это огромный объем, в котором ещё предстоит разбираться и разбираться. В её переписке мы нашли очень интересные документы, о которых мы не знали при ее жизни. Её письма — это зачастую не две-три строчки, а содержательные тексты.

Мама много читала, решала кроссворды, считая это профилактикой от Альцгеймера. Раньше она не увлекалась кроссвордами, она заставила себя ими заниматься, где-то узнав о таком возможном их эффекте. Она смотрела российское и американское русскоязычное телевидение. Российское телевидение было всё тяжелее смотреть, хотя совсем жутким оно стало после её смерти. Мама слушала «Эхо Москвы» по интернету. Она была очень продвинутой по сравнению со своим и даже с младшим поколением в деле использования интернета. До появления скайпа, по телефону обсуждалось много дел Сахаровского музея и архива. Потом обсуждалось по скайпу.

Лейтмотивом нападок на неё всю жизнь было то, что она, якобы, «увела Сахарова от науки»: «великого физика увела от науки еврейка» (чтоб не сказать «жидовка»). Она получала угрозы и по телефону (в России), и по электронной почте, в комментариях в интернете. Поражает накал злобы и ненависти к ней — и даже сейчас, когда мама умерла. Но я никогда не слышала от мамы жалоб, что «её ненавидят». «А, наплевать», — она реагировала в таком духе. Хотя она могла и послать, если звонили — пока она жила в Москве — и говорили что-то вроде «Ты — старая жидовка/армянка».

Больше её возмущало, что пишут всякие домыслы о Сахарове, вместо того, чтобы прочитать его воспоминания. Её волновало то, что она называла «приватизацией Сахарова», что его будут использовать для различной пропаганды. Этому было посвящено обращение к конференции «Идеи Сахарова сегодня», прошедшей в 2009 году, которое я там зачитала. Она уже не ездила в Россию. Тем более, это было зимой, когда стояли страшные морозы — весной 2009 года она ещё планировала поездку в Москву, но и эту поездку пришлось отменить из-за её состояния.

Причиной самого главного разочарования в конце её жизни, мне кажется, была мысль, что Сахаров не нужен России. Это воспринималось ею как крах её жизни и её дела.

* * *

Недавно, просматривая старую электронную почту, я наткнулась на фотографию, сделанную Ваней Ковалевым, когда он с женой Таней Осиповой перед переездом в Техас приехал из Нью-Джерси попрощаться с друзьями в Бостоне и окрестностях. Был июнь 2010 года и мы с мамой вдвоем были на Кейп Коде. Ваня-Таня приехали вечером, и мы просидели за разговором до двух ночи, а довольно рано утром им надо было двигаться дальше. Я не предполагала, что мама поднимется так рано — утро у нее всегда самое трудное время. Но когда мы сидели на кухне за кофе, я услышала ее шаги, и она вошла в своем красном халате, с улыбкой, хотя и очень слабая. Хотела еще раз увидеть их, а точнее, наверно, чтобы они не уехали, не попрощавшись… Может быть, чувствовала, что больше их не увидит?

На Ваниной фотографии мы сидим втроем за столом на кухне: мама рядом с Таней, а я напротив Тани. Мы с Таней о чем-то говорим, а мама смотрит на меня. И вдруг у меня сжалось сердце и в горле ком: я увидела, сколько любви у нее во взгляде…

Самые дорогие и какие-то пронзительные воспоминания уходят далеко в детство и давно стали частью меня. Это — огонь в камине, печке, или костре, а еще сумерки или иней.

Елена Боннэр и Татьяна Янкелевич, 2000-е.

Мы с мамой сидим у печки в нашей комнате на Фонтанке. Комната большая, и у нее есть маленький закуток, где стоит печка. Мама топит ее, я сижу рядом на маленьком черном стульчике, когда-то принадлежавшем моей прабабке, в честь которой я названа. И стульчик, и круглый детский столик описаны в «Дочки-матери» — это часть мебели маминого детства. От печки идет блаженное тепло, поленья, сгорая, прогорая, создают фантастические пейзажи, загадочные картины, в которые я готова смотреть бесконечно. Мама, кажется, тоже. Мы сидим рядом, даже не разговаривая.