Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

Они стали в большей степени близкими — чему я очень рада — с Таниной дочкой Мариной, внучкой Андрея Дмитриевича. Она возобновила отношения с моей мамой, приехав в Америку на учебу. Затем она уехала работать в Лондон, вышла замуж, родила детей. Приезжая в Америку, она всех детей приводила к маме в гости. Сейчас она участвует в консультативном совете Американского Сахаровского Фонда. У мамы с ней была переписка, Марина присылала маме фотографии детей. Сейчас мы с ней переписываемся, время от времени разговариваем по скайпу. Видимся, когда она приезжает на заседания Сахаровского фонда в Нью-Йорк.

Я знаю, что двоюродные сёстры Андрея Дмитриевича всегда говорили, что благодаря моей маме Андрей Дмитриевич вернулся в семью. Те родственные связи были ослаблены за время его работы на объекте. Когда он был изгнан с объекта в 1968 году, он жил в Москве, но мало общался с семьей: его жена [Клавдия Алексеевна] была больна, а после её смерти он как-то ушел в себя еще больше. С приходом моей мамы эти связи оживились.

Больше всего я знакома с его двоюродными сестрами, Катей Сахаровой и Машей Сахаровой-Рекубратской[354], и Машиными детьми, Ваней и Сережей. После смерти Андрея Дмитриевича, получив в наследство некоторое количество денег, они приехали в Америку и жили у нас в доме в Ньютоне все вчетвером. Катя никогда не была замужем и всегда жила с Машей. Катя — это та сестра, которая называла Адю и Юру Сахарова «скуками»: она была на четыре-пять лет старше, её часто оставляли сидеть с маленькими детьми. Ей было с ними скучно, она была уже девочка-подросток, а они — совсем дети.

Т. Янкелевич после 10-летнего перерыва в Москве, июнь 1987. Встречают Ю. Шиханович и А. Сахаров.

Большая часть жизни Ивана Ивановича Сахарова, отца Кати и Маши, прошла в ссылке, где он и умер. У Маши и Кати большая разница в возрасте, Маша — поздний ребенок. Катю и Машу я знала гораздо лучше, чем Ирину [Николаевну] или другую родню Андрея Дмитриевича. Они обе были мне очень симпатичны. А Машины дети — это дети её и Виталия Рекубратского, которого я знала очень хорошо. Он был большим другом Сергея Адамовича Ковалева, они вместе работали на научно-исследовательской рыбоводной станции. После того, как Ефрем закончил институт и какое-то время проработал в патентном бюро, его взяли работать на эту станцию. Оттуда он был изгнан, по-моему, в 1975 году, после этого начались его мытарства, и мы уехали.

В Советский Союз мы начали приезжать в 1987 году, ещё со скандалами, хотя Андрей Дмитриевич уже был освобожден из ссылки. Наш первый приезд, когда я привезла бабушку в Москву, состоялся только благодаря тому, что Андрей Дмитриевич потребовал в ОВИРе, чтобы нам выдали въездную визу. Я думаю, по той же инерции, когда отвечали «они знают, почему им отказано», нам продолжали отказывать. Ему стоило немалых усилий добиться нам въездной визы. Алеша и Ефрем приезжали в начале 1987 года, я приехала в начале июня, привезла бабушку, и со мной были мои дети. Мы провели месяц в Москве, ездили в Ленинград на машине вместе с мамой и Андреем Дмитриевичем.

С тех пор я стала бывать достаточно регулярно, проблем с въездом больше не было. В 1987 году в Москве умерла наша бабушка, мы с Алешей приезжали на её похороны и без проблем получили визу. В 1989 году мы получили срочные визы, когда умер Андрей Дмитриевич. С 1993 года я работала в Сахаровском архиве в Брандайзском университете и уже ездила по делам работы. И, конечно, мама приезжала к нам, в том числе вместе с Андреем Дмитриевичем.

Если я была в Москве, а её приглашали на какую-то премьеру, она меня немедленно делегировала, хотела я или нет. Говорила: «А вот моя Танька — большая театралка» — что совершенно не соответствовало действительности. Я в этом отношении в маму. Мама никогда не была театралкой, всегда любила кино — и я тоже, а в театре я бывала крайне редко — разве что на Таганку, по старой дружбе. Кроме того, были и какие-то общественно значимые спектакли.

Когда я начала приезжать в Москву, мама пару раз вместе со мной ходила в театр; например, на «Квартиру Коломбины» в театр «Современник», это спектакль из нескольких коротких пьес Людмилы Петрушевской. Мама была довольна: я помню, нам обеим было интересно. До этого мы только в моей юности вместе ходили в Таганку.

* * *

С 1991 года у мамы была своя квартира в Бостоне. Конечно, на мне лежало много чисто организационного — магазин, продукты, врачи, переводы, проверки её текстов — она всегда просила, чтобы я проверила ошибки. Был период, когда мама ездила с выступлениями в разные колледжи. Я ездила с ней и переводила.

Несколько раз, когда я была в Москве, я ходила в консулат, чтобы оформить ей визу — ей уже было тяжело передвигаться. Один из таких случаев, по-моему, был в 1995 году, когда она была в предынфарктном состоянии.