Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

В 1977 году, когда мы уезжали из Союза, благодаря страху, который мама наводила на чиновников, нам продали билеты не обычным эмигрантским путем — Москва-Вена-Италия и в итоге Америка — маршрут для эмигрантов тогда был такой. Мама купила на всех нас билеты в «Аэрофлоте». У нас у всех уже были итальянские визы — благодаря прямому доступу Андрея Дмитриевича в итальянское консульство. Мы полетели из Москвы в Милан, затем в Рим, а через три месяца — в Америку. В Америку мы прибыли в декабре 1977 года. В Риме успели провести Сахаровские слушания. Ефрем активно участвовал в их подготовке и проведении, мама участвовала в их подготовке (она была в Италии, так как ей делали операцию), но уехала в СССР до их начала, чтобы не было повода обвинять её в участии в них. Хотя советская пресса всё равно вылила на нас всех помои, чудовищные по свой лживости.

Мама ездила в Италию на операцию глаукомы, результата контузии, в 1975 году — операция была успешной. Затем в 1977 — операция не была успешной, процесс слепоты продвинулся уже слишком далеко. Безуспешной была и операция в Италии в 1979 году. Оттуда мама приехала к нам, как она считала, тайком — по американской визе, которая была поставлена не в паспорт, а на отдельный листок бумаги, мы специально об этом ходатайствовали в Госдепартаменте. Но КГБ всё равно об этом узнал, это всплыло в публикациях. Может быть, лучше было бы открыто это сделать.

В 1985 году маму выпустили к нам. Как она и Андрей Дмитриевич всегда настаивали в своих заявлениях, и это всегда стояло на первом месте, — для поездки к детям и внукам, и для лечения глаз и сердца. В тот раз врач смотрел глаза, но делать ничего не делал — в связи с состоянием сердца — и разве что прописал более вариативное лечение. А операция на сердце оказалась значительно более тяжелой, чем исходно предполагалось — ей поставили шесть шунтов (байпассов).

Когда мама приехала к нам, было невероятное ощущение, что свершилось то, на что мы уже почти не надеялись. Мама и Андрей Дмитриевич боролись, не теша себя никакой надеждой, потому что не бороться было нельзя. Я думаю, у нас был менее пессимистический взгляд на ситуацию — всё-таки мы жили в свободном мире, общались с влиятельными политиками. Мы считали, что наше дело не полностью безнадежно. Но летом 1985 года мой брат Алеша потерял надежду вернуть маму и Андрея Дмитриевича из ссылки в Горьком и прибегнул к крайней мере — к голодовке. Полагаю, это подвигло Госдепартамент на более недвусмысленные публичные обещания, заявления. Возможно, это повлияло на советские власти.

Осенью 1985 года, когда Горбачев совершил государственный визит во Францию, я специально поехала туда. Это было накануне десятилетия присуждения Сахарову Нобелевской премии мира. Я была приглашена в Осло, и мы специально так спланировали поездку, чтобы я успела в Париж, пока там был Горбачев. Приехав в Париж, я позвонила в советское посольство. Сказала, что я такая-то, дочь Елены Георгиевны Боннэр, хочу встретиться с Михаилом Сергеевичем Горбачевым. На другом конце провода наступило совершенно мертвое молчание, потом прозвучало что-то невнятное. Я попросила, чтобы записали мои телефоны, и сказала, что буду ждать от них звонка. Мне никто не позвонил, я звонила снова ещё не один раз, мне обещали, что дадут ответ.

Ответ был дан самим Горбачевым, заявившим, что в СССР нет политических заключенных — в большом интервью, в котором его спрашивали и о Сахарове тоже. Так что атмосфера была создана соответствующая. Я не думаю, что мои звонки в посольство сыграли большую роль в деле Сахарова, но прессе я рассказывала о том, что пыталась встретиться с Горбачевым. Это, конечно, был жест, рассчитанный на прессу, но если бы он согласился встретиться, мне было бы что ему сказать. В Осло [в 1985 году] тоже с большим общественным резонансом отметили десятилетие присуждения Сахарову Нобелевской премии мира.

* * *

Когда мама и Андрей Дмитриевич поженились, я очень мало видела родственников Андрея Дмитриевича. Я видела двух его детей — Любу и Диму, достаточно кратко, ещё до того, как мама и Андрей Дмитриевич поженились. Летом 1971 года мы с Ефремом поехали на кавказское побережье. Андрей Дмитриевич отдыхал там с Любой и Димой. Люба старше меня на год, а Дима моложе моего брата на год. Мы познакомились, но мало общались, практически не пересекались с ними. С Таней[353] я виделась несколько раз на даче в Жуковке: она там жила со своей семьей на втором этаже, но отношения не были близкими.