Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

Материалы КГБ попадали к нам в разное время. Сначала на какой-то юбилей Сахарова Сергей Степашин — он тогда был руководителем ФСБ — передал Елене Георгиевне порцию документов[348]. Потом пару раз выдавали ещё.

Архив делится на две части — фонд Сахарова и фонд Боннэр. Её часть, конечно, поменьше. Документов о своей жизни до знакомства с Сахаровым она мало передала. Пока мы в основном занимались систематизацией фонда Сахарова, фондом Боннэр мы занялись после её смерти.

Хронологию жизни Сахарова изначально составила Елена Георгиевна. Ей помогала очень много Галя Авербух, и техническую помощь оказывала, и в работе с источниками для розыска различных фактов. Потом по документам хронология сильно уточнялась, исправлялась — мы продолжаем её дополнять и править до сих пор. Часть хронологии мы издали под названием «Летопись жизни, научной и общественной деятельности Андрея Дмитриевича Сахарова» с 1921 по 1953 годы. Это было преждевременно. Очень скоро стала доступна масса новых документов, да и в нашем архиве к моменту выхода книги мы ещё половину документов не разобрали, а значит — не учли их в «Летописи…».

Елена Георгиевна оценивала свои силы. Когда она поняла, что не может влиять на работу сахаровской комиссии, она вышла из неё, хотя раньше её возглавляла.

Каждый раз, когда она уезжала в Америку, она не собиралась там оставаться насовсем. Но с каждым разом она чувствовала себя всё хуже и хуже и задерживалась дольше, чем планировала. Я не думаю, что последний раз, когда она поехала в Америку, она решила — всё, больше не вернусь. Она же не брала ни гражданство, ни вид на жительство. Это был ее принцип.

Мы ее видели постоянно, потому не очень замечали, как у неё постепенно ухудшается самочувствие. Но и скорую чаще приходилось вызывать, и в больнице в кардиологии она дольше лежала. Когда была в больнице, часто просила принести ей какие-то бумаги поработать.

Несмотря на ухудшение самочувствия, интерес к общественной жизни у неё оставался такой же, как раньше. Кроме того, она всегда обо всех интересовалась: у кого дети, у кого что. Всегда красиво одевалась, если ей куда-то нужно было ехать. Любила сама что-то делать по дому. Не так много, как раньше, но постоянно кого-то принимала.

Григорий Явлинский

Явлинский Григорий Алексеевич, политический деятель, основатель и многолетний руководитель партии «Яблоко».

В 70–80-х годах я с Еленой Георгиевной и Андреем Дмитриевичем лично знаком не был. Начиная с 90-х у нас с Еленой Георгиевной было два периода отношений. Первый — когда она была большим сторонником реформ, которые проводил Борис Николаевич Ельцин, а я был их критиком. Тогда, прямо скажем, наши отношения не складывались, и полемика была заочной: я высказывал свою точку зрения, она в своих интервью, выступлениях с ней не соглашалась. Она поддерживала Ельцина. Например, либерализацию цен в один день в условиях государственной монополии, что неминуемо привело к гиперинфляции, мошенническую приватизацию, ваучеры, залоговые аукционы… Когда всё это происходило, она считала, что это и есть реформы, что так и надо. Она просто верила, как и многие другие…

Г. Явлинский выступает в Сахаровском Центре, конец 90-х.

Думаю, сначала она считала, что те, кто критикует реформы, — это антиреформаторские силы. Но потом у нее стало появляться ощущение, что что-то не так, и кончилось это расстрелом Белого дома в 1993 году. Хасбулатов, Руцкой — люди, не вызывавшие особых симпатий, но то, как это закончилось, не входило в её представления о хорошем и плохом. А когда через год начались ковровые бомбардировки Грозного, танковые атаки — ей всё окончательно стало ясно.

Елена Георгиевна, как абсолютно честный человек, не придерживалась точки зрения, которую жизнь уже отвергла, а была в состоянии менять свою позицию. В этом её огромное достоинство, её масштаб. Для неё этот поворот был естественным, и не воспринимался как какое-то поражение. Она открыто говорила что-то в духе: «Да, теперь я с Гришей Явлинским согласна, он был прав».

Мне запомнилась одна фраза Елены Георгиевны: «Невозможно всё это поддерживать, хотя Ельцин вроде наш». Для неё, конечно, была первична политическая составляющая, а не экономические теории. Тогда в моде были странные идеи, что реформы нужно потерпеть, что если не больно, то это не реформы, что реформы должны быть мучительными и страшными. А когда людей начали убивать — такое как терпеть?

После событий 1993 года, а особенно после начала войны на Кавказе в конце 1994, её мнение начало постепенно меняться, и наши отношения стали доверительными, человеческими, политически близкими.

Елена Боннэр на конференции, посвященной 35-летию «Размышлений…» Сахарова, Москва, Сахаровский Центр, 30.11.2003.