Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

Из США в СССР мы звонили маме достаточно регулярно. Это было дорого, но возможно. Понятно было, что телефон прослушивался, но нашим разговорам не препятствовали. Чтобы получить разговор, нужно было позвонить оператору, заказать номер в Москве. Американский оператор связывался с советским оператором, это занимало примерно час.

Пока мама была в Италии[327], делая операцию на глазах, Госдеп дал ей визу в США, не поставив её в паспорт, почти шпионским образом. Я жил тогда в общежитии, и много времени проводил в доме у Тани, мама была у нас.

После того, как Андрея Дмитриевича и маму выслали, с телефонами стало труднее. В Горьком телефона не было до того момента, когда Горбачев не собрался им позвонить в декабре 1986 года. Формально, можно было ещё позвонить в Москву. Иногда в Горьком им удавалось позвонить с переговорного пункта. Иногда они выходили в Горьком из дома, садились в машину и могли поехать в сторону переговорного пункта или даже почти за город (Зеленый город), а иногда их просто останавливали.

Были моменты полной изоляции, когда мы вообще не знали, что там происходит. В 1985 году мы не знали, где находится мама, вышел ли Андрей Дмитриевич из госпиталя. Перед тем, как я начал голодовку в Вашингтоне в сентябре 1985 года, неизвестность длилась шесть месяцев. Главное требование голодовки — узнать, живы ли они и получить возможность контакта с ними. Голодовка продолжалась 17 дней (или 19 дней — точно не помню) и проводилась около резиденции советского посла — это в деловом центре, много народа и место удобное.

Во время голодовки мы провели несколько пресс-конференций, было проявлено довольно много внимания: ко мне несколько раз приходили конгрессмены и сенаторы, и мы устраивали митинг у дверей резиденции. Их — но не меня — после этого принимал посол. Потом из Бостона приехала бабушка и присутствовала в Сенате, когда там приняли резолюцию поддержки и поручили госдепу добиваться решения проблемы. На основе этой резолюции меня пригласил заместитель государственного секретаря по правам человека, и сообщил, что вопрос внесен в повестку для встреч на высшем уровне, и что они получили положительную реакцию со стороны советского министерства иностранных дел (в чем это выразилось — не сказали). На основе этого я прекратил голодовку: я уже согласился со всеми — с бабушкой, Лизой, Таней, Ремой — что надо кончать, и мы только ждали подходящей точки… Примерно через 3 недели был звонок мамы, она сказала, что они с Андреем Дмитриевичем снова вместе, и что ее вызвали в ОВИР по заявке на поездку для лечения!

Думаю, голодовка не помешала, а, может быть, и подтолкнула сов-власть. Момент, по-видимому, был подходящий для некоторого послабления…

Когда Андрей Дмитриевич вернулся из госпиталя, стало возможным звонить через переговорный пункт. Вскоре маму выпустили к нам на лечение (сделать операцию на сердце), на шесть месяцев[328]. В конце горьковской ссылки они регулярно могли звонить с переговорного пункта, ситуация была достаточно вегетарианской. Потом им вдруг поставили телефон, позвонил Горбачев и ещё две недели, пока они были в Горьком, можно было связываться уже из квартиры.

После смерти А. Д., когда мама стала много времени проводить в США, я занимался по её поручению покупкой квартиры. Пока мы жили в Бостоне, мы виделись с ней почти каждый день. Когда мы переехали в Вашингтон — конечно, реже. В 90-е она приезжала в Штаты на несколько месяцев и уезжала обратно, постепенно проводила всё больше времени в Америке, ей физически становилось всё тяжелее ездить. Когда мы перебрались в Вашингтон, она регулярно приезжала к нам, но чаще ездил я. По телефону мы говорили почти ежедневно, иногда по несколько раз в день. В смысле своих взглядов и интересов, она практически не изменилась с возрастом. Она была человеком безумной работоспособности, могла делать десятки дел одновременно. В конце жизни жаловалась, что ей всё сложнее работать, но свои основные привычки она сохраняла. Например, у неё было твердое правило, что, как только она встала утром, буквально надев тапочки, она сразу же аккуратно застилала постель. Она эта делала до самого конца, когда ей уже вставать было трудно. Очень сердилась, если я или Таня пытались за неё застелить постель…

Алексей Симонов

Симонов Алексей Кириллович — переводчик, публицист, кинорежиссер, президент Фонда защиты гласности. Председатель жюри премии имени Андрея Сахарова «Журналистика как поступок».