Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

В четыре года я заболел, много времени проводил в больницах и санаториях. Когда я первый раз попал в больницу, мама много времени проводила в палате — её пускали в отличие от других мам, потому что она была врачом. Она была «общей мамой» для детей четырех, пяти, шести лет, которые там лежали. Мама приходила вечерами и всех развлекала. Она достала редкую, только вышедшую тогда книгу о Винни-Пухе в переводе Бориса Заходера. Первый тираж, наверное, был тысяч десять экземпляров — кот наплакал. Его вмиг раскупили. Мама достала через каких-то знакомых в литературном мире. Издание было с картинками, больше стандартного размера. Все дети собирались вокруг неё и слушали, как она читает. Она читала по половине главы — с выражением, медленно. Соответственно, этой книги хватило надолго.

Мама рассказывала, что она встретилась с Сахаровым — мне это было очень интересно — ещё до того, как я его увидел. Я тогда был подростком. Как-то раз мы гуляли по городу, и ей нужно было заехать отдать какие-то бумаги в связи с каким-то судом, уже не помню каким. Мы заехали к Сахарову на Щукинский, и там я его первый раз увидел, но буквально на пять минут. Что у них есть какие-то отношения, мне стало понятно, по-моему, летом 1971 года. Мне было 14 лет, мы с мамой вдвоем поехали на юг. Мы ходили в пеший поход по Грузии, на поезде ехали туда два дня. Вместе читали книгу Трумена Капоте «Голоса травы», она нам очень понравилась. Примерно посередине пути на поезде — проезжая, наверное, Украину — мы эту книгу закончили. Мама загорелась: такая замечательная книга, надо обязательно послать её Андрею Дмитриевичу. В Краснодарском крае, пока поезд стоял, мы сбегали в почтовое отделение на вокзале и отправили ему эту книжку. Это уже говорило о достаточно близких отношениях.

В августе 1971 года мама сказала, что полюбила Андрея Дмитриевича, что они решили жить вместе, и он к нам переедет. Когда он к нам переехал, это был второй раз, как я увидел его вживую. Он приехал к нам с маленьким чемоданчиком, поселился в маминой комнате, которая была ближе ко входу в квартиру. Я, соответственно, переехал в комнату к бабушке. Всё было очень просто. Отношения с Андреем Дмитриевичем у меня складывались довольно легко, никакого чувства протеста из-за его появления у меня не возникло.

На Чкалова, начало 70-х.

Первое наше общение началось на математические темы: я учился в математической школе. Потом мы ездили в Среднюю Азию — это было задумано, как я понимаю теперь, чтобы ближе познакомиться с его детьми. Дима [сын А. Д. Сахарова, 1957 г/р — Ред.], к сожалению, в последний момент отказался ехать. В результате поехали я, мама и Андрей Дмитриевич. Это было замечательное путешествие. Мы были в Бухаре, Самарканде, в городе-музее Хиве, специально заехали на мамину родину — город Мары. Было страшно интересно! Средняя Азия была очень экзотическим местом, это было как съездить в Африку. Всё это время мы были втроем, хорошо общались.

Когда началась первая кампания против Андрея Дмитриевича, мы тоже были втроем, вместе на юге, поехали в Грузию в конце лета 1973 года. Мы были на пляже, когда мама заметила, что люди вокруг читают газету, в которой было первое письмо академиков против Сахарова. Я, естественно, был этим возмущен. На личном уровне я не видел тогда в этом трагедию, я недооценивал серьезность ситуации. Мне казалось очевидным, что это неправда, был тогда юношеский максимализм: мне казалось, если плохие люди говорят плохо о хорошем человеке, это доказательство того, что он прав. Было также важно, что многие выражали ему свои теплые чувства. Потом уже стало понятно, что за этой кампанией последуют репрессивные меры.

Елена Боннэр со свекровью Анисьей Кузьминичной, г. Пушкин (Царское Село), 1958 г.

На момент знакомства с Андреем Дмитриевичем у меня взгляды были сложившимися в том же русле, что и у него. Они соответствовали среде, в которой я развивался. В 60-е годы, когда я ещё был ребенком, происходящее в СССР воспринималось со сдержанным оптимизмом, а в 70-е дошло до полного отторжения. Примерно так же и я эволюционировал. Например, в 11 лет я был в санатории, во время политинформации о Шестидневной войне я высказался, что считаю неправильным её освещение: что Израиль — маленький, окружен государствами, которые хотят его уничтожить. Подобного же рода конфронтация у меня была по поводу вторжения в Чехословакию в 1968 году.