Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

«Между тем долгожданный процесс массового освобождения узников совести начался. Сейчас, когда я пишу эти строки (апрель 1987), освобождено около 160 человек. Много это или мало? По сравнению с тем, что происходило до сих пор (освобожденных и обмененных можно пересчитать по пальцам), по сравнению с самыми пылкими нашими мечтами — очень много, невероятно много. Но это только 20–35 % общего числа узников. (Дополнение, ноябрь 1988 г. Сейчас освобождено большинство известных узников совести. Лиц, известных мне по фамилиям, в заключении осталось лишь несколько человек. Но все еще многие не известные мне узники совести находятся в психиатрических больницах и в заключении по неправомерным обвинениям — таким, как отказ верующих от службы в армии, незаконный переход границы, фальсифицированные уголовные обвинения и др.) Принципиально важно: это — НЕ безусловное освобождение узников совести, не амнистия. Тем более это — не реабилитация, которая подразумевает признание несправедливости осуждения. Мои опасения оправдались. Судьба каждого из заключенных рассматривается индивидуально, причем от каждого власти требуют письменного заявления с отказом от якобы противозаконной деятельности. Т. е. люди должны „покупать“ себе свободу, как бы (косвенно) признавая себя виновными (а ведь многие могли это сделать много раньше — на следствии и на суде — но отказались). То, что фактически часто можно было написать ничего не содержащую бумажку, существенно для данного лица, но не меняет дела в принципе. А совершившие несправедливое, противоправное действие власти полностью сохраняют „честь мундира“. Официально все это называется помилованием. Никаких гарантий от повторения беззакония при таком освобождении не возникает, моральное и политическое значение смелого, на самом деле, шага властей в значительной степени теряется как внутри страны, так и в международном плане. Возможно, такая процедура есть результат компромисса в высших сферах (скажем, Горбачева и КГБ, от поддержки которого многое зависит; а может, Горбачева просто обманули? или он сам не понимает чего-то?). Компромисс проявляется и на местах: как я писал, заключенные часто имеют некоторую свободу в выборе „условных“ формулировок. Много лучше и легче от этого не становится. Но на большее в ближайшее время, видимо, рассчитывать не приходится.

В эти недели я, Люся, Софья Васильевна Каллистратова, разделяющая нашу оценку реальной ситуации, предприняли ряд усилий, чтобы разъяснить ее стоящим перед выбором заключенным, облегчить им этот выбор. Мы всей душой хотим свободы и счастья всем узникам совести. Широкое освобождение даже в таком урезанном виде имеет огромное значение. Наши инициативы, однако, далеко не всеми одобрялись. Однажды, в первых числах февраля, к нам приехали Лариса Богораз и Боря Альтшулер. Произошел трудный, мучительный разговор. Нам пришлось выслушать обвинения в соглашательстве, толкании людей на капитуляцию, которая будет трагедией всей их дальнейшей жизни. В еще более острой форме те же обвинения были предъявлены Софье Васильевне. Очень тяжело слышать такое от глубоко уважаемых нами с Люсей людей, близких нам по взглядам и нравственной позиции. Но в той объективно непростой ситуации, в которой мы все оказались, возникновение подобных расхождений неизбежно. Все же, мне кажется, эти расхождения носят временный характер, уже сейчас они несколько смягчились» (А. Д. Сахаров, из книги «Горький, Москва, далее везде» [4], гл. 2, стр. 273–274).

Мария Полицеймако

Мария Витальевна Полицеймако — актриса Театра на Таганке, заслуженная артистка РСФСР.

В 1965 году Юрий Петрович Любимов — наш главный художественный руководитель, задумал спектакль о молодых поэтах предвоенного времени. Поэты — Коган, Кульчицкий, Багрицкий и др. На сцене три зеленые дороги, это ещё мир, и молодые люди на траве задорно и вдохновенно читают свои любимые и известные стихи. Это начало спектакля.

Мария Полицеймако, 80-е.

Перед тем, как Ю. П. задумал спектакль, он вызвал меня и сказал, что хочет, чтобы я участвовала в спектакле и играла Лидию Густавовну Багрицкую — мать Севы Багрицкого — сына известного поэта Эдуарда Багрицкого.

М. Полицеймако в роли матери Севы Багрицкого, Таганка, 1965.

И чтобы я имела представление о круге этих людей, он посоветовал мне прийти к Елене Георгиевне, познакомиться с ней, тем паче, что Е. Г. жила рядом с театром. Я так и сделала, не зная, что эта встреча сильно повлияет на мою жизнь. В этот день у Е. Г. были Лидия Густавована — жена Багрицкого и ещё две её сестры — жена Олеши и жена Шкловского. Компания — с ума сойти от интеллекта, остроумия, одесских штучек и обаяния этих дам. Они меня очень хорошо и тепло приняли, поняв, как я волнуюсь.