Читаем Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна полностью

К моменту нашего приезда к Люсе в Сиену мы уже много повидали в Италии. Встречались с ее подругой Марией Васильевной Олсуфьевой (из знаменитого рода Олсуфьевых, мы с ней встречались в Москве), жившей во Флоренции. Останавливались при этом на несколько дней в гостевых комнатах их русской церкви во Флоренции. Встречались и с другой подругой Люси, Ниной Харкевич, тоже жившей во Флоренции. Кроме обычной «библиотечной» роли, библиотека русской церкви была полна семейными архивами русской аристократии, бежавшей из России после революции и обосновавшейся во Флоренции. Я остолбенел от такого количества уникального человеческого материала. Не просто книги, не издательское профессионально-писательское, а живое, дышащее — письма, дневники, записи. Я не знал, что такое бывает. Т. е. нам было о чем рассказать Люсе. А ей было интересно слышать о наших первых шагах на Западе — она спрашивала, слушала. Трогала Надин живот, «Не беспокоит он тебя?».

Где-то к вечеру одна из монашек робко сказала, что по правилам клиники посетителям пора ее покинуть. И тут выяснилось, что нам с Надей негде ночевать. Забыли, не побеспокоились. Монашки ахнули, всплеснули множеством рук, и бросились звонить по разным телефонам. То, что они узнали, их не удивило — в восемь вечера телефоны в отелях города отключались до утра. Наверное, такое же выражение было на лицах жителей Помпеи, разбуженных извержением Везувия.

Порядок восстановила Люся. Она жестами показала монашкам, что молодая пара будет спать здесь же на полу, надо только принести что-то подстелить и чем-то укрыться. Ужас на лицах монашек сменился недоверием, потом облегчением. Я не удивлюсь, если за все время существования клиники мы были единственными посетителями, ночевавшими в палате у пациента.

10.

А вот дачные воспоминания… Мы на даче у Сахаровых в Жуковке. У меня план: я беру топор, спрашиваю у Люси разрешения расчистить площадку в саду среди деревьев. «Ну делай, если хочешь». В глубине сада я хочу создать что-то вроде небольшой лужайки; я знаю, что АД там любит сидеть на пеньке — думает, читает. Там несколько деревьев покрупнее, а между ними мелочь, кусты, негде ноги поставить. Сделаю, ему будет приятно. Я тружусь в поте лица. Окончив, зову АД посмотреть. «Ой, Володя, зачем же вы это сделали! Тут так было хорошо, такие хорошие заросли». Я готов провалиться сквозь землю, а Люся бросается меня защищать, «Андрей, мы же хотели как лучше». «Мы»…

Как-то, опять же на даче у Сахаровых, в хороший летний день, решено идти купаться. Идти надо километра полтора-два, к Москве-реке. Идем большой ватагой — Люся, АД, Таня и Рема c детьми и мы. Мне кажется, оба они, и АД и Люся, не просто любили такие походы, а любили их просто-таки неистово. Отдых от страшного напряжения в Москве. Брести по кромке дороги, по траве, разговаривать (это главное — разговаривать), шутить, петь, слушать птиц.

Дошли, разделись, полезли в воду — все, кроме АД. Ему явно и хочется, и колется. Стоит на берегу, смотрит на других, шлепает себя руками по бокам, но в воду не идет. И тут Люся, басовито и прочно: «А ну, академик, мигом в воду! Тебе что сказали — в воду!». По тону и по голосу понятно, что сказано шутливо; тем не менее, слова действуют мгновенно — академик хлопотливо лезет в воду. Как я помню, плавать АД не умел, и в прохладной воде чувствовал себя некомфортно. Но старался. Изо всех сил отворачивался от брызг детей, держался ближе к берегу — и видно было, человек безмерно счастлив.

Как нередко в Подмосковье, вечера в Жуковке бывали чудесные. Пили чай. Сын АД Дима уходил гулять с дочерьми Ростроповичей, с соседней дачи. Часов в девять с дачи слышалось оперное контральто Галины Вишневской: «Девочки, пора домой».

Обратно в Москву обычно возвращались поздно вечером в воскресенье, когда вагоны электрички уже пустели. В пути пели. В электричке почему-то тянуло на геройско-советские песни. «Шел отряд по берегу, шел издалека, шел под красным знаменем командир полка…», «Уходили комсомольцы на гражданскую войну…», «Бьется в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза…» Тут на меня был спрос — я таких песен знал множество. Люся обычно не пела; слушала, улыбалась. АД очень нравилось петь; голос у него был высокий, надтреснутый, получалось чуть забавно, то, что называют «по-бабьи». Но слух у него был отменный, не врал. Время от времени мимо проходили кондукторы, или притворявшиеся кондукторами. Не останавливаясь, цепко нас осматривали. Небось им странно смотрелось — компания предателя Родины пела «любимые песни советского народа».

11.

Где-то к концу 90-х годов Люся стала все чаще бывать в Бостоне, поближе к Тане, потом обосновалась там в своей квартире. Дом ее продолжал кипеть людьми и деятельностью. На зависть многим в ее возрасте, она освоила компьютер и электронную почту, следила за новостями по русскоязычным источникам. Я узнавал о годах и событиях в Москве, которые мы пропустили, живя в Америке.

Перейти на страницу:

Все книги серии Люди, эпоха, судьба…

Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна
Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

Книга, которую читатель держит в руках, составлена в память о Елене Георгиевне Боннэр, которой принадлежит вынесенная в подзаголовок фраза «жизнь была типична, трагична и прекрасна». Большинство наших сограждан знает Елену Георгиевну как жену академика А. Д. Сахарова, как его соратницу и помощницу. Это и понятно — через слишком большие испытания пришлось им пройти за те 20 лет, что они были вместе. Но судьба Елены Георгиевны выходит за рамки жены и соратницы великого человека. Этому посвящена настоящая книга, состоящая из трех разделов: (I) Биография, рассказанная способом монтажа ее собственных автобиографических текстов и фрагментов «Воспоминаний» А. Д. Сахарова, (II) воспоминания о Е. Г. Боннэр, (III) ряд ключевых документов и несколько статей самой Елены Георгиевны. Наконец, в этом разделе помещена составленная Татьяной Янкелевич подборка «Любимые стихи моей мамы»: литература и, особенно, стихи играли в жизни Елены Георгиевны большую роль.

Борис Львович Альтшулер , Леонид Борисович Литинский , Леонид Литинский

Биографии и Мемуары / Документальное
Всё живо…
Всё живо…

В книгу Ираклия Андроникова «Всё живо…» вошли его неповторимые устные рассказы, поразительно запечатлевшие время. Это истории в лицах, увиденные своими глазами, где автор и рассказчик совместились в одном человеке. Вторая часть книги – штрихи к портретам замечательных людей прошлого века, имена которых – история нашей культуры. И третья – рассказы о Лермонтове, которому Андроников посвятил жизнь. «Колдун, чародей, чудотворец, кудесник, – писал о нем Корней Чуковский. – За всю свою долгую жизнь я не встречал ни одного человека, который был бы хоть отдаленно похож на него. Из разных литературных преданий мы знаем, что в старину существовали подобные мастера и искусники. Но их мастерство не идет ни в какое сравнение с тем, каким обладает Ираклий Андроников. Дело в том, что, едва только он войдет в вашу комнату, вместе с ним шумной и пестрой гурьбой войдут и Маршак, и Качалов, и Фадеев, и Симонов, и Отто Юльевич Шмидт, и Тынянов, и Пастернак, и Всеволод Иванов, и Тарле…»

Ираклий Луарсабович Андроников

Биографии и Мемуары / Документальное
Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева
Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

Александр Алексеев (1901–1982) – своеобразный Леонардо да Винчи в искусстве книги и кинематографе, художник и новатор, почти неизвестный русской аудитории. Алексеев родился в Казани, в начале 1920-х годов эмигрировал во Францию, где стал учеником русского театрального художника С.Ю. Судейкина. Именно в Париже он получил практический опыт в качестве декоратора-исполнителя, а при поддержке французского поэта-сюрреалиста Ф. Супо начал выполнять заказы на иллюстрирование книг. Алексеев стал известным за рубежом книжным графиком. Уникальны его циклы иллюстраций к изданиям русских и зарубежных классиков – «Братья Карамазовы», «Анна Каренина», «Доктор Живаго», «Дон Кихот»… «Записки сумасшедшего» Гоголя, «Пиковая дама» Пушкина, «Записки из подполья» и «Игрок» Достоевского с графическими сюитами художника печатались издательствами Парижа, Лондона и Нью-Йорка. А изобретение им нового способа съемки анимационных фильмов – с помощью игольчатого экрана – сделало Алексеева основоположником нового анимационного кино и прародителем компьютерной графики.В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Лидия Степановна Кудрявцева , Лола Уткировна Звонарёва

Биографии и Мемуары

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии