Читаем Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна полностью

Другая картинка, ранние 1970-е, у Люси и АД: маленькая компания, пьем чай. Кто-то просит Александра Галича спеть, он легко соглашается. «Саша, давай на кухне, там уютнее», говорит Люся. У Галича гитары с собой нет, но гитара есть у соседей Сахаровых. И тут я узнаю, что великий бард Галич не может сам себе настроить гитару. Вспоминают про меня, и в моем послужном списке появляется завидная строка — я настраивал гитару самому Галичу. В небольшой кухне десяток человек размещается с трудом. Да кому это важно — Галич поет. «Облака плывут, облака…» Память о таких посиделках на кухне у Сахаровых наплывает пластами. А как нежеланный побочный эффект — мне трудно слушать песни Галича и Окуджавы в неавторском исполнении.

С внучкой Аней Янкелевич и Андреем Малишевским, июнь 1987, Шереметьево.

Порой я пытался записывать такие вечера на магнитофон, который сам собрал из случайных частей. В фанерном ящике, он походил на походный ящик столяра. Магнитофон фонил, скрипела бобина ленты, качество записи было плохое, но если слушатель знал песню и слушал внимательно, вполне сходило. Аналогичное качество было у телевизора, который я собрал из двух умерших от древности аппаратов. Один из них пожертвовал Андрей Малишевский. Я упоминаю это здесь потому, что подобные подвиги давали мне надежду — на Западе мы авось не пропадем; в случае чего я могу работать в мастерской по ремонту холодильников или телевизоров. О жизни на Западе мы практически ничего не знали; о Чикаго, куда нас сначала привезли, я помнил только, что там были мафия и скотобойни. Зато из советских газет мы знали, что в США большая безработица. Времена, когда в крайнем случае любой с высшим образованием мог стать программистом, еще не пришли. Уезжая в эмиграцию, я не очень рассчитывал на работу инженера, тем более ученого. Такой настрой помогал — любое предложение о работе виделось как немыслимое счастье.

И вот день отъезда, такой немыслимый, настал. Сдавая вещи в багаж за пару дней до отлета — того требовали правила — я, стараясь казаться равнодушным, смотрел, как таможенник просматривал наши фотографии и блокноты. Одно за другим, страница за страницей. Многое из этого было важно — пропустят ли? Были и фотографии с Люсей и с Сахаровым. Порой мне казалось, что сотрудник чуть задерживался на некоторых фото. Про некоторые ординарные фото с людьми в военной форме он сказал: «Это нельзя, оставьте здесь у родных или знакомых».

Уже пройдя последний досмотр, мы через стекло махали провожавшим. Не могу сказать, что мы чувствовали. Машина чувств притупилась, увяла. Работала только внутренняя фотокамера, в память врезалась картинка — наши заплаканные мамы, другие родственники, друзья. Через сорок лет я вижу эту картинку, эти лица, какими они были тогда. Мы знали, что мы их видим в последний раз. Но естественного от такой мысли чувства ужаса не было. Не уверен даже, что было чувство опустошенности. У психологов есть термин «состояние пассивной беспомощности» — оно наступает, когда животное регулярно бьют палкой или электрическим током. Это страшно, и животное знает, это придет опять, и сделать ничего нельзя. Возникает онемение. Наверное, у нас было что-то подобное.

Надя была на шестом месяце ее первой беременности. Впереди была пустота.

9.

Это было из совпадений, о которых говорят, что таких не бывают. Мы жили в Риме, в Италии, ожидая окончания проверки наших документов и визы в Америку, когда пришла новость, что советские власти разрешили Люсе выехать в Италию для операции на глазе — результат ранения времен войны. О таком не могло быть и речи в течение десятилетий, как не могло быть и речи об эмиграции, подобной нашей — и вот и то, и другое произошло одновременно, и мы находимся в Италии в первый раз в жизни, и Люся тоже в Италии, и мы можем ее увидеть… Какова вероятность такого совпадения?

Ее клиника была в Сиене. Мы приехали на поезде, с вокзала сразу пошли в клинику, быстро ее нашли. Мы не виделись всего пару месяцев, но немыслимость происходящего создавала ощущение, что очень давно. Клиника была при монастыре, по комнатам и коридорам неслышно, как мышки, сновали монашки. То ли нас осветил ореол знаменитости их пациентки, то ли действовал Надин живот, выпиравший из симпатичного итальянского платья per la donna aspettа — нам несли ту же еду, что и Люсе, и постоянно спрашивали Надю, forse la donna bisogno di qualcosa, не нужно ли госпоже что-нибудь. Приходили врачи, полагались какие-то процедуры, Люся от всего отмахивалась, и ее на удивление слушались.

Перейти на страницу:

Все книги серии Люди, эпоха, судьба…

Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна
Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

Книга, которую читатель держит в руках, составлена в память о Елене Георгиевне Боннэр, которой принадлежит вынесенная в подзаголовок фраза «жизнь была типична, трагична и прекрасна». Большинство наших сограждан знает Елену Георгиевну как жену академика А. Д. Сахарова, как его соратницу и помощницу. Это и понятно — через слишком большие испытания пришлось им пройти за те 20 лет, что они были вместе. Но судьба Елены Георгиевны выходит за рамки жены и соратницы великого человека. Этому посвящена настоящая книга, состоящая из трех разделов: (I) Биография, рассказанная способом монтажа ее собственных автобиографических текстов и фрагментов «Воспоминаний» А. Д. Сахарова, (II) воспоминания о Е. Г. Боннэр, (III) ряд ключевых документов и несколько статей самой Елены Георгиевны. Наконец, в этом разделе помещена составленная Татьяной Янкелевич подборка «Любимые стихи моей мамы»: литература и, особенно, стихи играли в жизни Елены Георгиевны большую роль.

Борис Львович Альтшулер , Леонид Борисович Литинский , Леонид Литинский

Биографии и Мемуары / Документальное
Всё живо…
Всё живо…

В книгу Ираклия Андроникова «Всё живо…» вошли его неповторимые устные рассказы, поразительно запечатлевшие время. Это истории в лицах, увиденные своими глазами, где автор и рассказчик совместились в одном человеке. Вторая часть книги – штрихи к портретам замечательных людей прошлого века, имена которых – история нашей культуры. И третья – рассказы о Лермонтове, которому Андроников посвятил жизнь. «Колдун, чародей, чудотворец, кудесник, – писал о нем Корней Чуковский. – За всю свою долгую жизнь я не встречал ни одного человека, который был бы хоть отдаленно похож на него. Из разных литературных преданий мы знаем, что в старину существовали подобные мастера и искусники. Но их мастерство не идет ни в какое сравнение с тем, каким обладает Ираклий Андроников. Дело в том, что, едва только он войдет в вашу комнату, вместе с ним шумной и пестрой гурьбой войдут и Маршак, и Качалов, и Фадеев, и Симонов, и Отто Юльевич Шмидт, и Тынянов, и Пастернак, и Всеволод Иванов, и Тарле…»

Ираклий Луарсабович Андроников

Биографии и Мемуары / Документальное
Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева
Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

Александр Алексеев (1901–1982) – своеобразный Леонардо да Винчи в искусстве книги и кинематографе, художник и новатор, почти неизвестный русской аудитории. Алексеев родился в Казани, в начале 1920-х годов эмигрировал во Францию, где стал учеником русского театрального художника С.Ю. Судейкина. Именно в Париже он получил практический опыт в качестве декоратора-исполнителя, а при поддержке французского поэта-сюрреалиста Ф. Супо начал выполнять заказы на иллюстрирование книг. Алексеев стал известным за рубежом книжным графиком. Уникальны его циклы иллюстраций к изданиям русских и зарубежных классиков – «Братья Карамазовы», «Анна Каренина», «Доктор Живаго», «Дон Кихот»… «Записки сумасшедшего» Гоголя, «Пиковая дама» Пушкина, «Записки из подполья» и «Игрок» Достоевского с графическими сюитами художника печатались издательствами Парижа, Лондона и Нью-Йорка. А изобретение им нового способа съемки анимационных фильмов – с помощью игольчатого экрана – сделало Алексеева основоположником нового анимационного кино и прародителем компьютерной графики.В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Лидия Степановна Кудрявцева , Лола Уткировна Звонарёва

Биографии и Мемуары

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии