Читаем Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна полностью

Когда в 1991 г. мы впервые за 16 лет всей семьёй прилетели в Москву — рожденные в Америке дети нетерпеливо ждали свидания со странной Россией их родителей — уже в аэропорту в Домодедово мне дали понять, что наши файлы были на месте: нас продержали на таможне два часа; пограничник что-то читал на экране, уходил, кого-то приводил. «Интересно встречает тебя твоя бывшая Родина», прошептал мне на ухо по-английски мой сын. После двух часов такой нервотрепки («Семья может пройти к встречающим, а вы посидите здесь, мы выясняем») нас пропустили, и дальше поездка прошла замечательно. Насколько помню, виделись с Люсей, но деталей не осталось. Я, как и планировал, сумел съездить на некий конгресс в (тогда еще советский) Таллин, сделал доклад в моем бывшем институте в Москве. В Москве и Ленинграде мы повидали всех, кого не видели 16 лет. В Ленинграде видели демонстрацию за переименование Ленинграда, и я предсказал, что уж имя Санкт-Петербург городу точно не светит — слишком немецкое для того ура-патриотического времени. (Урок, конечно, не впрок — хочешь проверить понятое, предскажи последствия, никуда не денешься…)

В один из дней в наш следующий приезд в Москву, в 1996 или 1997 гг., Андрей Малишевский повез меня и Надю к Люсе. После чая Люся дала нам персональный тур по Aрхиву Сахарова, в бывшей квартире ее же дома на ул. Чкалова. Андрей шел на шаг позади нас — он все это знал назубок — и, казалось мне, оценивал нашу реакцию. (У него это было — пытаться увидеть детали и события через наши уже не российские глаза.) Видеть полноту жизни Сахарова в одном, открытом любому, месте было необычно и интересно. Но было и что-то горьковатое, ощущение «бумажной музейности», пожалуй, отсутствие того живого, что так пленило меня в музее русской церкви во Флоренции. И все же, больше, чем что-либо другое, музей Сахарова сказал мне — да, изменилась Россия. Сегодня я меньше в этом уверен…

7.

Никто не знал, что впереди, а пока что мы готовились к подаче документов на эмиграцию. Андрей Малишевский, мой ближайший друг и коллега, из моего же института, следил, чтобы в наших бумагах была «правильная» логика. Он перечитывал наш «вызов от родственников из Израиля» (он пришел в октябре 1974 г.), разыгрывал до мелочей разные сценарии и находил и латал дырки в нашем собственном объяснении причин для эмиграции. «Скажем, тебя спросят, как ты узнал об этих родственниках впервые? Ведь раньше не переписывались». (В рабочее время Андрей выдавал элегантные труды по математической теории управления; позже его за это пригласили на год в университет Беркли.)

В день Нового Года, 31 декабря 1974 г., мы с Надей заскочили к Сахаровым сообщить о нашем решении «идем на вы» — через несколько дней, сразу после Нового Года, мы официально подадим заявление на эмиграцию. К счастью, дома были только свои, можно нормально поговорить. Тут знали вес слов «подавать на эмиграцию» — мы с Надей тут же оба потеряем работу, многие знакомые перестанут с нами общаться. А если не получим разрешения, будет и посерьезнее. Те же Слепаки просидели больше десяти лет в ожидании визы — без работы, без надежды. Заранее не знаешь, готовь себя ко всякому.

«Стало быть — на тропу войны», резюмировала Люся. Посидели, попили чаю, даже по рюмке вина — за успех. Потом Люся сказала: «Кто знает, что впереди, давайте-ка все сфотографируемся». Мы сгрудились на кухне, щелкнули пару раз.

Этому фото — получилось оно на редкость хорошо — суждена была трагикомическая известность. На фото — Люся, АД, Руфь Григорьевна, Таня, Танин муж Рема, Алеша, мы с Надей. Когда мы уехали, это фото стояло у Сахаровых на полке в гостиной. При очередном обыске люди КГБ, видимо, украли его. Было фото, и исчезло.

И вот года три спустя — мы уже жили в Америке, я работал в исследовательском центре автогиганта Форд в Детройте, Надя работала в университете штата Мичиган — Надина мама Рахиль Григорьевна моет посуду у себя на кухне в Москве, вскользь поглядывая на маленький телевизор, стоявший, за неимением лучшего места, на холодильнике. А там, в продолжение очередного всплеска травли Сахарова, идет опус о том, как эта змея Боннэр убедила своего талантливого, но слабохарактерного мужа пристроить ее детей на Западе. И не где-нибудь, а в логове врага, в США. Вот они, на этом фото, все вместе, как раз перед отъездом детей в Америку. Подняв взгляд с мокрой тарелки на экран телевизора, Надина мама обомлела — на экране была та самая фотография, и «дети», на которых указывал диктор, были мы с Надей. Кто-то в КГБ перепутал. В последующие дни Рахиль Григорьевна дрожала — не видели ли эту телевизионную передачу, не узнали ли ее дочь знакомые и коллеги по ее поликлинике. Ведь по «сказке» для коллег, ее дочь с мужем жили и работали в социалистической Венгрии…

Перейти на страницу:

Все книги серии Люди, эпоха, судьба…

Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна
Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

Книга, которую читатель держит в руках, составлена в память о Елене Георгиевне Боннэр, которой принадлежит вынесенная в подзаголовок фраза «жизнь была типична, трагична и прекрасна». Большинство наших сограждан знает Елену Георгиевну как жену академика А. Д. Сахарова, как его соратницу и помощницу. Это и понятно — через слишком большие испытания пришлось им пройти за те 20 лет, что они были вместе. Но судьба Елены Георгиевны выходит за рамки жены и соратницы великого человека. Этому посвящена настоящая книга, состоящая из трех разделов: (I) Биография, рассказанная способом монтажа ее собственных автобиографических текстов и фрагментов «Воспоминаний» А. Д. Сахарова, (II) воспоминания о Е. Г. Боннэр, (III) ряд ключевых документов и несколько статей самой Елены Георгиевны. Наконец, в этом разделе помещена составленная Татьяной Янкелевич подборка «Любимые стихи моей мамы»: литература и, особенно, стихи играли в жизни Елены Георгиевны большую роль.

Борис Львович Альтшулер , Леонид Борисович Литинский , Леонид Литинский

Биографии и Мемуары / Документальное
Всё живо…
Всё живо…

В книгу Ираклия Андроникова «Всё живо…» вошли его неповторимые устные рассказы, поразительно запечатлевшие время. Это истории в лицах, увиденные своими глазами, где автор и рассказчик совместились в одном человеке. Вторая часть книги – штрихи к портретам замечательных людей прошлого века, имена которых – история нашей культуры. И третья – рассказы о Лермонтове, которому Андроников посвятил жизнь. «Колдун, чародей, чудотворец, кудесник, – писал о нем Корней Чуковский. – За всю свою долгую жизнь я не встречал ни одного человека, который был бы хоть отдаленно похож на него. Из разных литературных преданий мы знаем, что в старину существовали подобные мастера и искусники. Но их мастерство не идет ни в какое сравнение с тем, каким обладает Ираклий Андроников. Дело в том, что, едва только он войдет в вашу комнату, вместе с ним шумной и пестрой гурьбой войдут и Маршак, и Качалов, и Фадеев, и Симонов, и Отто Юльевич Шмидт, и Тынянов, и Пастернак, и Всеволод Иванов, и Тарле…»

Ираклий Луарсабович Андроников

Биографии и Мемуары / Документальное
Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева
Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

Александр Алексеев (1901–1982) – своеобразный Леонардо да Винчи в искусстве книги и кинематографе, художник и новатор, почти неизвестный русской аудитории. Алексеев родился в Казани, в начале 1920-х годов эмигрировал во Францию, где стал учеником русского театрального художника С.Ю. Судейкина. Именно в Париже он получил практический опыт в качестве декоратора-исполнителя, а при поддержке французского поэта-сюрреалиста Ф. Супо начал выполнять заказы на иллюстрирование книг. Алексеев стал известным за рубежом книжным графиком. Уникальны его циклы иллюстраций к изданиям русских и зарубежных классиков – «Братья Карамазовы», «Анна Каренина», «Доктор Живаго», «Дон Кихот»… «Записки сумасшедшего» Гоголя, «Пиковая дама» Пушкина, «Записки из подполья» и «Игрок» Достоевского с графическими сюитами художника печатались издательствами Парижа, Лондона и Нью-Йорка. А изобретение им нового способа съемки анимационных фильмов – с помощью игольчатого экрана – сделало Алексеева основоположником нового анимационного кино и прародителем компьютерной графики.В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Лидия Степановна Кудрявцева , Лола Уткировна Звонарёва

Биографии и Мемуары

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии