Когда в 1991 г. мы впервые за 16 лет всей семьёй прилетели в Москву — рожденные в Америке дети нетерпеливо ждали свидания со странной Россией их родителей — уже в аэропорту в Домодедово мне дали понять, что наши файлы были на месте: нас продержали на таможне два часа; пограничник что-то читал на экране, уходил, кого-то приводил. «Интересно встречает тебя твоя бывшая Родина», прошептал мне на ухо по-английски мой сын. После двух часов такой нервотрепки («Семья может пройти к встречающим, а вы посидите здесь, мы выясняем») нас пропустили, и дальше поездка прошла замечательно. Насколько помню, виделись с Люсей, но деталей не осталось. Я, как и планировал, сумел съездить на некий конгресс в (тогда еще советский) Таллин, сделал доклад в моем бывшем институте в Москве. В Москве и Ленинграде мы повидали всех, кого не видели 16 лет. В Ленинграде видели демонстрацию за переименование Ленинграда, и я предсказал, что уж имя Санкт-Петербург городу точно не светит — слишком немецкое для того ура-патриотического времени. (Урок, конечно, не впрок — хочешь проверить понятое, предскажи последствия, никуда не денешься…)
В один из дней в наш следующий приезд в Москву, в 1996 или 1997 гг., Андрей Малишевский повез меня и Надю к Люсе. После чая Люся дала нам персональный тур по Aрхиву Сахарова, в бывшей квартире ее же дома на ул. Чкалова. Андрей шел на шаг позади нас — он все это знал назубок — и, казалось мне, оценивал нашу реакцию. (У него это было — пытаться увидеть детали и события через наши уже не российские глаза.) Видеть полноту жизни Сахарова в одном, открытом любому, месте было необычно и интересно. Но было и что-то горьковатое, ощущение «бумажной музейности», пожалуй, отсутствие того живого, что так пленило меня в музее русской церкви во Флоренции. И все же, больше, чем что-либо другое, музей Сахарова сказал мне — да, изменилась Россия. Сегодня я меньше в этом уверен…
7.
Никто не знал, что впереди, а пока что мы готовились к подаче документов на эмиграцию. Андрей Малишевский, мой ближайший друг и коллега, из моего же института, следил, чтобы в наших бумагах была «правильная» логика. Он перечитывал наш «вызов от родственников из Израиля» (он пришел в октябре 1974 г.), разыгрывал до мелочей разные сценарии и находил и латал дырки в нашем собственном объяснении причин для эмиграции. «Скажем, тебя спросят, как ты узнал об этих родственниках впервые? Ведь раньше не переписывались». (В рабочее время Андрей выдавал элегантные труды по математической теории управления; позже его за это пригласили на год в университет Беркли.)
В день Нового Года, 31 декабря 1974 г., мы с Надей заскочили к Сахаровым сообщить о нашем решении «идем на вы» — через несколько дней, сразу после Нового Года, мы официально подадим заявление на эмиграцию. К счастью, дома были только свои, можно нормально поговорить. Тут знали вес слов «подавать на эмиграцию» — мы с Надей тут же оба потеряем работу, многие знакомые перестанут с нами общаться. А если не получим разрешения, будет и посерьезнее. Те же Слепаки просидели больше десяти лет в ожидании визы — без работы, без надежды. Заранее не знаешь, готовь себя ко всякому.
«Стало быть — на тропу войны», резюмировала Люся. Посидели, попили чаю, даже по рюмке вина — за успех. Потом Люся сказала: «Кто знает, что впереди, давайте-ка все сфотографируемся». Мы сгрудились на кухне, щелкнули пару раз.
Этому фото — получилось оно на редкость хорошо — суждена была трагикомическая известность. На фото — Люся, АД, Руфь Григорьевна, Таня, Танин муж Рема, Алеша, мы с Надей. Когда мы уехали, это фото стояло у Сахаровых на полке в гостиной. При очередном обыске люди КГБ, видимо, украли его. Было фото, и исчезло.
И вот года три спустя — мы уже жили в Америке, я работал в исследовательском центре автогиганта Форд в Детройте, Надя работала в университете штата Мичиган — Надина мама Рахиль Григорьевна моет посуду у себя на кухне в Москве, вскользь поглядывая на маленький телевизор, стоявший, за неимением лучшего места, на холодильнике. А там, в продолжение очередного всплеска травли Сахарова, идет опус о том, как эта змея Боннэр убедила своего талантливого, но слабохарактерного мужа пристроить ее детей на Западе. И не где-нибудь, а в логове врага, в США. Вот они, на этом фото, все вместе, как раз перед отъездом детей в Америку. Подняв взгляд с мокрой тарелки на экран телевизора, Надина мама обомлела — на экране была та самая фотография, и «дети», на которых указывал диктор, были мы с Надей. Кто-то в КГБ перепутал. В последующие дни Рахиль Григорьевна дрожала — не видели ли эту телевизионную передачу, не узнали ли ее дочь знакомые и коллеги по ее поликлинике. Ведь по «сказке» для коллег, ее дочь с мужем жили и работали в социалистической Венгрии…