Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

(Для тех, кто не знаком с термином: «письмо в защиту» появлялось, когда КГБ кого-то преследовало; надо выручать, пишется письмо в защиту, подписывается десятком людей с неким общественным весом; оно раздается иностранным журналистам, на Западе поднимают шум; если повезет, КГБ может и отступиться, такое бывало. Авторов таких писем звали «подписантами». Были также письма в жанре «мы клеймим…», притивоположного толка: такое письмо, поливавшее жертву травли грязью, сочинялось в КГБ, и далее КГБ оказывало давление на известных людей, требовали подписать это «открытое письмо возмущенных граждан» в центральную газету; отказаться было опасно.)

6.

Появление семейства Сахаровых на нашей с Надей свадьбе никак заранее не афишировалось. Скорее, наоборот, была надежда, что на них не обратят внимания. Это не прошло — фотографии «изменника Родины Сахарова» успели намелькаться. Свадьба состоялась в простеньком кафе рядом с нашим домом на Юго-Западе Москвы, одной из множества «стекляшек» (по их стандартному сверху-донизу-стекло дизайну). Для свадебных подарков тогда почему-то была мода на кофейные наборы — кофейник, сахарница, шесть чашек, производства «ближнего зарубежья» (Чехословакия, Восточная Германия). Эти наборы были неописуемо красивы — но, помилуйте, четыре, пять таких наборов? (Это мне напомнило традицию, которую я наблюдал в узбекском селении в горах Тянь Шаня — дарить молодой паре холодильник; помню полдюжины холодильников, сиротливо стоявших снаружи дома, в глубоком снегу.) Один чайный набор был от семьи Сахаровых. Его торжественно нес Алеша, сын Люси.

В наш договор с администрацией кафе входили два официанта. Так и было — до появления Сахаровых. Тут сразу же появился третий «официант». Я сказал об этом АД и Люсе; они не удивились, скорее отмахнулись: «Не обращай внимания». От новости, что среди гостей есть Сахаров, обомлел от счастья наш близкий друг итальянец Луиджи А., аспирант А. Колмогорова на мехмате МГУ. Он коршуном набросился на АД, засыпал его вопросами. И тем, возможно, спас от толпы любопытствующих.

Когда в середине 1974 г. мы с Надей решили подать заявление на эмиграцию, обязательный в те времена «вызов от любящих родственников из Израиля» нам организовали Люся и АД. Пропущу болезненный процесс созревания самого решения об эмиграции. На очередном сборище — день рождения то ли Люси, то ли АД — Люся громко, через всю комнату, обратилась к Владимиру Слепаку: «Володя, тут Лумельским нужно письмо, вызов из Израиля — сможешь организовать? Может, прямо отсюда позвонишь?» «А почему нет; дайте-ка мне ваши данные. Нет, отсюда звонить не надо…» Что квартира прослушивалась, знали все. А тут Елена Боннэр громко просит отказника В. Слепака организовать письмо от фальшивых родственников в Израиле для подачи документов в ОВИР (Отдел Виз и Регистрации, практически отдел КГБ), для официального разрешения на эмиграцию из СССР в Израиль. У меня ёкнуло: «Ох не надо бы, все ведь на пленку идет. Не видать нам теперь того письма…».

(Володя Слепак и его жена Маша были известными отказниками. Оставшись без работы и без разрешения выехать из страны, он стал одним из лидеров диссидентского и правозащитного движения в СССР, борцом за право евреев на выезд из страны. Для КГБ он был одним из самых «непокладистых». Позже был арестован, высылался в Бурятию.)

О том, пропустит ли к нам КГБ посланный нам «вызов от родственников», были разные варианты. Как часть борьбы с Сахаровым, в тот момент КГБ пыталось создать вокруг него вакуум. Один способ в этом процессе — принудительное отправление «на Восток» — работал против нас. Для КГБ делать это было просто, но сопряжено с ненужным шумом в западной прессе. Другой способ — отправление «на Запад», через эмиграцию, без всякого шума — со временем стал им казаться также приемлемым. Для предмета их внимания обязательной частью процедуры была невозможность предсказать исход. Сам АД считал, поскольку в случайном процессе исход не просчитаешь, фантазировать и переживать в ожидании ответа не стоило.

Но письмо мы получили, и даже неожиданно быстро, через два-три месяца. В волнениях того времени, отправляя его вместе с остальными бумагами «в органы», у нас не осталось имени и адреса неизвестной семьи в Израиле, приславшей нам «вызов от родственников». Они подробно описали, насколько мы им близки, как ветры истории разнесли когда-то дружную семью по разным странам, как нам тяжело жить друг без друга, и как важно нашим семьям объединиться. (В КГБ, конечно, знали, что это фикция; советская система не только стимулировала, она просто-таки настаивала на вранье…) Они нотариально заверили подписи, послали накладным платежом. Мы так многим обязаны этим людям, и ничего о них не знаем… Привычка додумать подсказывала и другой сценарий — где-то в Тель-Авиве молодые люди приходят утром на работу, и целый день добросовестно штампуют «письма от родственников», добавляя литературные подробности поярче. Если Москва так хочет, почему бы нет…