Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

В квартире на Чкалова: нижний ряд — Володя и Надежда Лумельские, следующий ряд, справа налево: Андрей Сахаров, Елена Боннэр, дочь Таня и мама Руфь Григорьевна; выше всех — сын Алеша, 31 дек.1974 г.

Люся стала заметно больше занята — в ее жизни появился Сахаров. Я, конечно, слышал это имя раньше — ученый-ядерщик, академик. К тому времени он уже был «скандально известен» своим письмом Брежневу «О сближении социалистической и капиталистической систем», выступлениями в защиту диссидентов, интервью зарубежным газетам. В семье Люси и раньше не успевали скучать, а тут жизнь завертелась вихрем. Квартира изменилась, мое ощущение «тут как дома» усложнилось. Через дом потоком шли новые люди — диссиденты, «отказники» (т. е. люди, которым власти отказали в разрешении эмигрировать из страны), верующие преследуемых религий (пятидесятники, баптисты), преследуемые меньшинства (крымские татары, чеченцы, поволжские немцы), потерявшие работу из-за критики начальства, и попросту обиженные начальством.

Каждому в этом потоке так или иначе пострадавших от советской власти нужен был А. Д. Сахаров. АД видел помощь этим людям как часть борьбы за новую Россию. Люся активно участвовала в этой деятельности. Руфь Григорьевна пыталась, не всегда успешно, внести минимальный порядок в этот хронический циклон. Часть потока наверняка были люди из КГБ; распознать кто есть кто было трудно. К вечеру поток обычно спадал, и Люся говорила, «Баста — давайте пить чай».

Меня, как и других друзей Люси, Андрей Дмитриевич как бы унаследовал. Если мы были хороши для нее, мы были хороши для него. Я продолжал к ним ходить. Власти злились. Нападки на выступления Сахарова, раньше ограниченные газетными статьями и сводками телевидения, перешли в провокации, провокации — в угрозы. У двери в их дом (близ Курского вокзала) постоянно стоял человек, рядом у кромки тротуара — машина. Приходили с обысками.

Однажды, в октябре 1973., в квартиру под предлогом «проверки отопления» вошли несколько мужчин. Говорили они с восточным акцентом, демонстративно перерезали телефонные провода, сказали, что они из «Черного Сентября» (палестинская террористическая организация; известна убийством израильских спортсменов на Олимпийских Играх в Мюнхене в 1972 г.) Сказали, что их терпению есть предел, что слушать выступления «сиониста Сахарова» они больше не намерены. «Помните, у вас есть маленький внук». Речь шла о Моте (Матвее), Танином одномесячном сыне. И ушли.

Мне позвонили на работу, я примчался к ним. Настроение было подавленное — кроме, пожалуй, у Сахарова. Вычислить его отношение к подобным вещам было всегда трудно — как и железную волю бойца за его интеллигентской мягкостью и вежливостью. Я принялся доказывать, надо собрать пресс-конференцию, рассказать об этой истории западным журналистам. Что группа «Черный сентябрь» открыто действует в Москве без ведома КГБ, конечно, нелепость, исключено. Все поймут, это акция КГБ, и рассчитана она на запугивание, в данном случае через семью. Шантаж, государственный терроризм, грозят убить ребенка. Лучший способ борьбы — гласность: пресс-конференция, изложение истории на первых страницах западных газет…

Никогда не забуду реакцию АД и Люси. Имея в виду серьезность ситуации, это смотрелось сюрреалистично. Люся была в другой комнате; чуть повысив голос, чтобы она его слышала, но по-обычному мягко, как если бы он просил чашку чая, АД сказал: «Люсенька, тут Володя считает, что надо сообщить эту историю журналистам, чтобы пошло на Запад — ты как полагаешь?» Ответ Люси был что-то вроде, «Может и верно, не знаю». Её «не знаю» поразило меня не меньше, чем его мягкость. Речь шла о ее одномесячном внуке! Подумав еще немного, АД сказал: «Нет, пожалуй, мы не будем этого делать».

Потом кто-то из друзей все же сообщил журналистам, история разошлась по западным газетам — но я долго думал об этом эпизоде. Почему АД решил не поднимать защитного шума? Конечно, была тут завидная человеческая смелость. Но для меня интереснее было другое — он меня «переобдумал», он вычислял лучше. За те несколько минут в этом мозгу прошла работа, был выдан результат просчета, и по нему принято решение. Я думал на шаг вперед, а он на два. И Люся тут ему доверяла. Для семьи решение не разглашать эту историю действительно влекло за собой риск. Но КГБ понимало, что Сахаровы могут в любой момент ее разгласить — то есть, от их молчания риск не увеличивался. С другой стороны, хотя факт пресс-конференции был бы неприятностью для КГБ, он также показал бы, что Сахаровы боятся, ищут защиты, паникуют. Это новая информация, ее можно использовать. Отсутствие желания обратиться к помощи Запада дало понять КГБ, что их не боятся. А почему не боятся, непонятно; лучше быть поосторожнее. Так или иначе, не было никаких последствий, история как в воду канула.

4.