Андрей Битов: Мираж сюжета

Но таких рукописей у Битова было великое множество. Они скапливались. Из них, вероятно, можно было при желании сложить текст без начала, а концом его стала бы смерть автора, не творческая, но физическая, когда силы для удара по клавишам печатной машинки иссякли бы окончательно, и текст бы остановился, замер.

Вот Левушка Одоевцев «придвигает и отодвигает» листы бумаги, читает, перечитывает написанное и не может вспомнить, что он имел в виду, когда писал эти строки, не понимает самого себя. Ему даже кажется, что все это было создано кем-то другим, и от этого ему становится не по себе. Однако переделывать рукопись, адаптировать ее под себя нынешнего у него нет ни сил, ни настроения. Более того, с каждой страницей он испытывает нарастание тягостного нежелания читать самого себя дальше. Отвлекается при этом по мелочам, мысли скачут, блуждают, и в результате приходит к выводу – бросить чтение этого теперь уже ненавистного ему текста и написать совсем другой, не потому «что до него уже писали и надо не хуже, а потому что до него этого не писали. Вот подлинная литературная амбиция!» (А. Г. Битов).

Андрей тоже придвигает и отодвигает рукописи.

Вновь придвигает.

Составляет из них книгу и отправляется в путь.

В путь по редакциям…

Маршрут автора неизменен: улица Моховая, дом 20, затем набережная реки Мойки, дом 18, и, наконец, улица Союза Связи (Почтамтская), дом 9. По первым двум адресам располагаются «толстые» литературные журналы Ленинграда – «Звезда» и «Нева». Передав здесь рукописи в экспедицию и получив регистрационный номер, сочинитель отправляется на почтамт, откуда отправляет бандероли со своими сочинениями в московские журналы «Новый мир», «Юность», «Москва», «Октябрь», «Знамя».

Затем выходит на улицу и закуривает.

Теперь остается только ждать.

Описанная выше процедура для большинства читателей этой книги, думается, требует своего комментария. Особенно он (комментарий) будет полезен тем, кто сегодня, с ходу издав единственное сочинение и сразу получив за него ту или иную литературную премию, становится «крупным» или даже «культовым» писателем.

Все дело в том, что советская литературно-издательская индустрия была предельно структурирована и настроена на решение в первую очередь идеологических задач. В этом были свои «минусы» и свои «плюсы».

«Минусы» очевидны: цензура, партийный диктат, обязательное квотирование тем (про ударников труда, про пламенных революционеров, про колхозников и т. д.), строгая внутрикорпоративная дисциплина и, как следствие, возможность регулирования литературным процессом не столько по профессиональным, сколько по личным мотивам.

С другой стороны, в системе «толстых» литературных журналов, игравших роль своеобразного филологического сита (не всегда идеологического, следует заметить), сложился совершенно уникальный институт литературной редактуры, столь необходимый в стране, где большинство начинающих литераторов не имело не только высшего филологического образования, но и высшего образования вообще. Носить свои рукописи по журналам, получать отказы, вновь носить и вновь получать отказ было делом обычным. Это могло продолжаться годами. Через подобное прошли практически все прозаики и поэты советской и ранней постсоветской поры.

Прошел через это и наш герой.

Битов вспоминал: «С большими комплиментами мне было отказано в “Новом мире”, “Москве”, “Юности” и где-то еще. Кстати, в “Юности” я получил самую краткую в своей жизни письменную рецензию: под скрепку был подсунут листок отрывного календаря с надписью карандашом “оч. хор. р-з, но сов. не для ‘Ю”… Я пожаловался Юрию Казакову на то, что не печатают, и он мне дал следующее мудрое наставление: “Напечатают. Никогда не переживай, но не скупись на машинистку. Я, например, перепечатываю сразу две закладки и посылаю в десять редакций и отовсюду получаю отказ. Через год рассылаю туда же снова, и одна – не отказывает”. Я последовал его совету…».

Разумеется, не всякий начинающий сочинитель был готов на такое испытание.

Всё, как думается, здесь зависело от того, что во главу угла ставил соискатель – главенство собственной персоны или своего текста.

Если первое, то ответ на вопрос – «Ради чего я должен выслушивать любезные или хамские отказы (хамством, как ни странно, славилась “Юность”) неизвестных мне людей, компетенция которых сомнительна?» – очевиден.

Если второе, то ради публикации текста можно пойти на многое: на компромиссы, на ухищрения, на готовность терпеть критику, упреки и унижения.

Известно, что Довлатов получил более сотни отказов из «Авроры» и «Юности», «Звезды» и «Нового мира», «Волги» и «Сибирских огней» – список можно продолжать долго, потому что в СССР все советские республики и практически все регионы страны имели свой «толстый» литературный журнал.

Битов такой статистики не вел и очередной полученный отказ, надо думать, в трагедию не превращал. Тем более, что сочинение ответов соискателям было в своем роде особым литературным жанром, миниатюрой, примером словесной эквилибристики и казуистики.

И это все понимали.