Андрей Белый. Между мифом и судьбой

Впрочем, Белый напрасно опасался, что сотрудники ОГПУ не смогут самостоятельно найти ответы на «их занимающие вопросы». Месяцев на изучение «бумаг, дневников и лит<ературных> материалов» не потребовалось. Сундук, напомним, изъяли в ночь с 8 на 9 мая 1931 года, а машинопись с «Выдержками…» датирована 13 мая[1579]. То есть всего за пять дней «профессионалы» успели изучить содержимое сундука и вычленить из огромного корпуса текстов нужные, поняли значимость дневника, прочитали его, отобрали записи, необходимые для следствия, перепечатали их и приобщили к делу. Остается поражаться оперативности и аналитическим способностям сотрудников ОГПУ.

К следственному делу были приобщены не одни только «Выдержки из дневника Андрея Белого за 1930–<19>31 г.»[1580]. Однако именно они позволили без труда выявить истинное антисоветское лицо Андрея Белого и представить его в «Обвинительном заключении» как лидера контрреволюционной организации московских антропософов:

Политическая физиономия Белого в настоящем с достаточной полнотой характеризуется приводимыми выдержками из его дневника за 1930/31 г. В философии, политике и литературе Белый представляет собой ярко выраженную к/р фигуру. Успехи социалистического строительства, борьба за классовую выдержанность в литературе и искусстве, все основные мероприятия партии и Соввласти вызывают в нем открыто к/р реакцию[1581].

Достаточно пространные «Выдержки из дневника Андрея Белого за 1930–<19>31 г.» приведены непосредственно в тексте «Обвинительного заключения» (датированного 29 июня 1931 года).

Некоторые посвящены громким политическим процессам и арестам знакомых:

Утром впечатление: 48 расстрелов вредителей, а почему не расстреляли вредителей жизней, всего московского населения, посадивших население без дров в ужасный холод? Деревья целы, их никто не вредил, головы у коммунистов на плечах: могут додуматься до необходимости отопления…

Далее известили: арестованы Егоров, Готье, Любавский, т. е. историки. Арестованы Чаянов, Громан, Базаров и ряд лиц как вредители.

Далее слухи — де арестован Пильняк, Пантелеймон Романов.

Не записываю всего узнанного за двое суток, но записанного достаточно, чтобы понять настроение, с каким набрасываю эту запись.

Какое-то странное легкомыслие от озлобленности, избитости, вытолкнутости.

«Плачущие, как не плачущие».

Да, я не плачущий. Мы не плачем, мы только — надломлены… (запись за 24 сентября 1930 г.)[1582]

Или:

Начался процесс меньшевиков, страшно читать, на скамье подсудимых фигурирует, как главный вредитель ШЕР, которого я помню еще студентом, и Володя Иков, которого помню приготовишкой — ПОЛИВАНОВЦЕМ, в 7 и 8 классе я с ним дружил, тогда он напоминал мне юношу Белинского, он был уже убежденный марксист, мои первые бои против материализма за социализм — с ним. Просто не могу себе представить его в качестве «вредителя» (запись за 4 марта 1931 г.)[1583].

Некоторые содержат оценку идеологических кампаний против писателей, деятелей культуры, интеллигенции: