Андрей Белый. Между мифом и судьбой

Каждый номер «Литер<атурной> газеты» — расплев кого-нибудь, геволт, матерная ругань, обещания стереть с лица земли всеми усовершенствованными орудиями ГПУ и всею силой мирового пролетариата. Прочтя очередной залп статей, начинает кружиться голова и охватывает ужас за того, кого оплевали: жив ли он, не расстрелян ли он, не покончил ли он самоубийством…

Как у плевателей хватает слюней. Нива — для оплева — богатая. Не пусти пулю в себя Маяковский, была бы новая тема. После оплевания «Бани» — оплевание Маяковского. Как жаль, что он поспешил, мог бы застрелиться оплеванным, не подождал, и вся та слюна, которая готовилась для него, вылетела в каких-то умопостигаемых клеветников, которые де будут распространять слухи о причинах его смерти (никто не распространял), просто слюну, приготовленную для Маяковского, надо было извергнуть под лозунгом «За Маяковского» (им же все равно, в кого плевать, только бы были плевательницы). Плевательница — воистину огромна: вся литература, вся живопись, вся музыка и т. д. <…>

Действительно, «Литературная газета», которой каждый следующий номер есть «осрамление» кого-нибудь (все равно кого), даже не может служить бумажкой для нужника, ибо она сама г…, и утираешься, его размазывая. <…> (запись за 12 мая 1930 г.)[1584].

Или:

Хочется скорее в Кучино, чтобы усесться на покое и быть ближе к друзьям, страдающим, недугующим, обремененным. Огромный ноготь раздавливает нас, как клопов, с наслаждением — щелкая нашими жизнями, с тем различием, что мы не клопы, мы — действительная соль земли, без которой народ — не народ. Нами гордились во всех веках, у всех народов, и нами будут гордиться в будущем[1585]. Только в подлом, тупом бессмыслии теперешних дней, кто-то, превратив соль земли в клопов, защелкал нами: щелк, щелк — Гумилев, Блок, Андрей Соболь, Сергей Есенин, Маяковский. Щелкают револьверы, разрываются сердца, вешаются, просто захиревают от перманентных гонений и попреков. И мое сердце, мужественно колотившееся, ослабевает. Не могу, не могу вынести тупого бессмыслия, раздавливающего лучших вокруг меня.

Это — не отчаяние, это — смертельное изнеможение от усилий бодрить себя и других.

Дышат на ладан Соловьев, Иванов-Разумник, Волошин, Орешин, Пастернак — сколькие, щелк, щелк — «клоп за клопом»! Скоро мы, аллегорические «клопы», будем все передавлены. Не видят, что от одних «клопов», расплодившихся мириадами, не аллегорических, а только настоящих, грозят беды. <…> (запись за 15 сентября 1930 г.)[1586].

Некоторые описывают бытовые невзгоды, осмысляют тяготы повседневной жизни в Кучине: