Андрей Белый. Между мифом и судьбой

Вскоре черновые наброски к книге «Ритм как диалектика», подобно черновикам «Истории становления самосознающей души» и «Воспоминаний о Штейнере», выделились в самостоятельный текст. Этим отчасти объясняется относительное сокращение записей в конце года: «В этом месяце в „Дневнике“ 64 страницы. Весь месяц писал книгу „Диал<ектика> ритма“ и вычислял» (РД. С. 506. Запись за ноябрь). Некоторое падение дневниковой активности могло быть также вызвано и нахлынувшей на Белого тоской. «„Глаза“ и душа мои отворачиваются даже от спутника дней моих: от „Дневника“; и тут — молчишь, стиснув губы», — писал он Иванову-Разумнику 3 октября 1927 года (Белый — Иванов-Разумник. С. 539). Впрочем, скорее всего, провозглашенное в письме желание «отвернуться» от дневника все в том же дневнике было описано Белым в мельчайших подробностях.

В 1928 году продолжилась такая же дневниковая гонка: за январь — 75 страниц, за февраль — 45 страниц, за март — 236 страниц, за апрель — 40 страниц, за май — 38 страниц, за июнь — 53 страницы, за июль — 204 страницы, за август — 124 страницы, за сентябрь — 71 страница, за октябрь — 32 страницы, за ноябрь — «вписано в „Дневник“ 68 стр<аниц>», за декабрь — «около 66 страниц». Рекорд 1927 года не был побит, но результат тоже оказался внушителен: «Всего в „Дневнике“ за 1928 год около 1083 страниц» (РД. С. 509–517)[1567].

Резкое увеличение (или уменьшение) месячной порции дневника в 1928‐м, как и в предыдущие годы, напрямую было связано со стадией работы над тем или иным произведением. Так, мартовский максимум в 256 страниц обусловлен тем, что в дневник «вписан черновик рукописи „Почему я стал символистом“» (РД. С. 511), а гигантский объем записей за июль — август (204 + 124 = 328 страниц) — тем, что Белый «подходит» к мемуарам «На рубеже двух столетий» («Запись о воспомин<аниях> отрочества»; «Записываю воспоминания о Моск<овском> Универс<итете>»; «Записано: воспом<инания> о профессорах» (РД. С. 515) и др.). Напротив, скромные результаты, например, за апрель (40 страниц) означали, что работа над очерком «Почему я стал символистом…» близилась к завершению, а минимум октября («в „Дневнике“ лишь 32 страницы») Белый объяснил тем, что в «этот месяц, можно сказать, написана 1-ая глава 2-ого тома „Москвы“» (РД. С. 519).

В 1929 году ежемесячный подсчет страниц дневника прекратился — последняя отметка об этом в «Ракурсе к дневнику» датирована январем: «в „Дневник“ написано: 81 стр<аница>» (РД. С. 523). Подневная роспись обрывается 6 февраля указанием: «Начал писать „На рубеже двух столетий“» (РД. С. 523). Очевидно, что работой над мемуарами объясняется пренебрежение дневником в оставшейся части февраля («Весь месяц сперва правка, а потом переписка первой половины книги „На рубеже двух столетий“») и в марте («Весь месяц бешеная работа над „На рубеже двух столетий“, иногда правка „Золота в Лазури“») (РД. С. 523).

Однако уже 1 апреля 1929 года (хотя мемуары еще не полностью закончены) частые записи в дневнике возобновляются и регулярно ведутся до сентября. Можно предположить, что во время очередной поездки на Кавказ (с 26 апреля по 24 августа) записи велись достаточно подробно. Когда же с осени Белый начал интенсивно писать роман «Маски», дневниковая продукция, как и в предыдущие разы, сократилась: «Подводя итог этой трети года сентябрь — декабрь, скажу, что отчаянная работа над „Маски Москвы“ взяла все силы; все иные восприятия — „из-под“ депрессии утомления от работы» (РД. С. 534). Судя по тому, что записи за сентябрь — декабрь даны не по дням, а по месяцам и носят суммарно-обобщающий характер, Белый в этот период или вообще не вел дневник, или (что более вероятно) обращался к нему эпизодически.

Упомянутая выше «депрессия», как кажется, была вызвана не только творческой усталостью, но также тяжелыми жизненными обстоятельствами и угрожающими политическими тенденциями.