Андрей Белый. Между мифом и судьбой

В дневнике 1932 года (запись за 31 августа) «претензии» Белого к Михайловскому выражены более внятно, чем в сумбурном постскриптуме письма Иванову-Разумнику. Писатель буквально бурлит от негодования:

Эти дни читал Михайловского: «Литерат<урные> воспоминания и современная смута». Бездарней, никчемней книги не читал давно, перед ним и Скабичевский — звезда первой величины; человеку вспомнить нечего; «воспоминания» — разжевывание вялой канители о «бездарном» периоде русской журналистики, пожалуй, самым бездарным из этой фаланги; клевал носом от скуки, читая выращивание мыльных пузырей из мыльной слякоти: пу — пу — пу — уфф — пу — пу! И — дуется «Елисеев»; хлоп — нет мыльного пузыря; потом дуется — Благосветлов; потом — Шелгунов; пуф, пуф — ничего нет: одна слякоть! Гадкие подкалыванья Толстого; кроме того это ничтожество пишет о «господах» Чеховых так, как будто он не желает удостоить его внимания; об умнейшем из русских критиков, Страхове, перед вкусом которого трепетал Толстой, эта «тупица» пишет, будто Страхов не имел литерат<урного> вкуса; о Волынском пишет, как о «тле». Гаже этой книги редко что читал; Михайловский — даже не Задопятов[1431]; этот — просто ничего, а Михайловский — ничто, надутое «сероводородом»[1432].

Казалось бы, при чем здесь Н. К. Михайловский? Дело в том, что Иванов-Разумник высоко ценил его (и как критика, и как публициста, и как теоретика народничества), считал себя его продолжателем и неоднократно обращался к анализу его творчества и мировоззрения. Более того, апологетическая статья о Михайловском была литературным дебютом Иванова-Разумника[1433]. Таким образом, резкие насмешки Белого над Михайловским метили непосредственно в Иванова-Разумника, в его литературно-эстетические и идейные пристрастия.

В дневнике 1932 года эта связь обнажается. В записи за 2 сентября Белый сначала перечисляет показательные «перлы из Михайловского» (те же самые суждения о А. Л. Волынском, Н. Н. Страхове, А. П. Чехове, которые через два дня, 4 сентября, он дословно перепишет из дневника в «краткий» ответ Иванову-Разумнику). Потом выносит Михайловскому оценку: «А? Надутый пыжик!» И наконец, прямо проговаривает то, на что в письме Иванову-Разумнику он лишь прозрачно намекнул: «Иванов-Разумник сей источник болтовни и безвкусицы по сие время чтит: „ай, ай!“ Но — „Ничего, ничего! Молчание“»[1434]

Хотя прямые нападки на Иванова-Разумника Белый из постскриптума письма изъял, его подтекст был адекватно считан адресатом, объяснившим впоследствии (в комментарии к письму Белого) суть пикировки: «АБ решил отплатить той же монетой — и в этом причина его цитат из Михайловского и повторения гоголевской концовки» (Белый — Иванов-Разумник. С. 707). Обмена ехидными намеками-постскриптумами хватило для разрыва отношений. «Так фразой „Ничего! Ничего! Молчание!“ суждено было закончиться двадцатилетней переписке», — с грустью констатировал Иванов-Разумник (Белый — Иванов-Разумник. С. 707).

4.2. «Ругательное письмо Разумнику» (1932)

Итак, в 1932 году Иванов-Разумник и Белый «обменялись любезностями». Иванов-Разумник демонстративно отказался говорить о поэме Санникова «В гостях у египтян» как о явлении в современной поэзии. Белый в ответ выразил столь же демонстративное неприятие Н. К. Михайловского и показал, что не понимает, как Иванов-Разумник может его почитать.