Андреевский флаг

– Однако… пора, сыне, не угробь дело, – откуда-то из тьмы прошелестел голос отца Киприяна. – Шевелитесь, сударь. Сами сказывали: «Не выполнить приказ хуже подлости!»

– Сейчас, пусть побольше этих сволочей набьется, – глухо, сам себе ответил Лунев, будучи не в состоянии поднести трубку к губам.

Шумные голоса послышались ближе – разбойничья свора начала шерстить трюмы и кубрики, взламывать офицерские каюты.

Сердце Григория вернулось на прежнее место. Стало вдруг даже отчаянно весело. Он внезапно услышал рядом знакомый, с хрипотцой голос Сильвестра Петровича:

– Что ж ты, Григорий Алексеевич?! Ужли дашь коршунам-стервецам…

– А хрен им с маслом, брат! Нам Отечеством торговать – не сапоги на лапоть менять! Помню я о приказе, капитан-командор. Сумею упредить цитадель. Жахнет так, что и в Архангельске, и в Холмогорах услышат! Жаль, конечно, с жизнью прощаться, с любовью своей, ан хвост по-собачьи меж ног русак зажимать не привык!

Григорий решительно подхватил пальник, сорвал медную крышку масляного фонаря, и тут!.. Фитиль предательски моргнул в последний раз оранжевым глазом; потух, разнося по сырой тьме прогорклый чад…

– Твою мать! – Отчаянье схватило клещами за горло. Стук каблуков, смех и звяк оружия послышались за спиной. «Огниво!» «Эта штука не раз согревала нас с твоим родителем под Азовом. Надеюсь, послужит верой, правдой и тебе…» – спасением от позора прозвучали в ушах слова графа Панчина.

Григорий сунул руку за пазуху, судорожно нащупал кожаный чехол огнива…

– Здесь ни черта не видно, Якоб! Эй, Сванте! Фитильный, давай-ка, лентяй, посвети нам! Ты еще не утонул?

– Нет, гере лейтенант.

– А жаль! А-ха-ха!

Григорий ударил кресалом по кремню. Две первые искры с шипеньем погасли под ногами, в воде, зато третья, с именем Христа, достигла цели.

В какой-то момент ослепительно белый смерч показался капитану Луневу благословенным дыханием Небес, а через миг – грянуло!

* * *

Тяжелый, оглушительный грохот стократным эхом прогудел над заливом, взвился к седым облакам и обрушился вновь на взметнувшуюся воду. Над рифами взлетело и вспухло черно-огненное, жирно лоснящееся облако. Догоняя его, поднялись в воздух обломки мачт. Бочки с порохом продолжали стремительно рваться, разбрызгивая щепье разлетающегося палубного настила, рангоута, расшвыривая вокруг себя сотни изувеченных и мертвецов, точно солому с вил. Удар взрывной волны отбросил фрегат, сорвав брамсели на трех мачтах. По палубе «Святой Бригитты» побежали трещины разломов, в каютах вылетели иллюминаторы, оставшихся людей сбило с ног, опалив жаром. Через секунду вспыхнули паруса и затрещала падающая в кипящую волну блинд-стеньга. Пылающие фордуны, словно огненная сеть, пронеслись над головой потрясенного Уркварта. Следом с диким грохотом бухнул о палубу туго скатанный кливер.

Отброшенный от пушки Юхан Пломгрен завыл от боли, харкая кровью, а помощник капитана Брэмс Морат и другие укрывали головы от летающих балок и досок. На боканцах шлюпки раскачивались, как гробы на цепях.

…Уркварт с размаху ахнулся спиной к разбитому фальшборту. Лицо стало бледным, как мел. Он с ужасом видел, как его непобедимые ратники – живые факелы – корчились, рычали, катались по палубе, пытаясь сбить огонь, и бросались в отчаяньи за борт.

– Святая Барбара! Будьте вы прокляты, московиты! – прохрипел он, хотя едва мог слышать собственный голос. – Я должен был это предвидеть! Эй вы, крысы! – сверкая безумными глазами, обратился он к охваченным паникой морякам. – Шланги сюда! Две дюжины человек на помпы! Марсовым спустить паруса!! Остальным сбивать огонь! Эти варвары хотят сжечь нас живьем!

Но поздно… Шведский флаг! Золотой крест Швеции пылал, как факел, а еще минуту спустя фрегат «Святая Бригитта» взлетел к небесам, взорвав адским грохотом горло Белого моря, известив защитников Новодвинска о приходе шведской эскадры.

* * *

…Русские шлюпки удачно миновали длинную цепь рифов, и теперь уцелевшие могли отчетливо разглядеть угрюмое нагромождение береговых скал. Но не это занимало внимание Афанасия Крыкова: дыхание замерло в груди, когда вражеский фрегат поравнялся бортом с оставленным бригом.

– Святый Боже, дай Григорию Лексеичу силы! – Крыков почувствовал, как внутри у него будто начало что-то крошиться… Ему хотелось закрыть лицо, сдавить уши и виски, чтобы не видеть, не слышать… Но было совестно, стыдно. Он сидел на носу второй спасшейся шлюпки, продолжая прислушиваться к себе. Голова была тупая, словно налитая, тусклым свинцом.

«Господи, почему он, а не я?» Афанасий выше поднял голову. Притихшая вода, небо – все горело в пепельном пурпуре отцветавшей зари, и на фоне этого акварельного пламени резкими силуэтами намечались пики матч двух кораблей. И когда от взрыва вдруг разверзлись небеса, Крыков не поверил. Все случившееся в этот роковой день было страшно непохоже на правду, которая не могла быть столь жуткой; и сам он, сидящий в шлюпке среди затравленных людей, был так же странен и непохож на настоящего. Все виделось тяжелым, дурным сном.