Андреевский флаг

…На затылке, где пуля стесала полоску кожи, боль извивалась червем, и Луневу пришлось остановиться, чтобы перевести дух. Он присел, поставив фонарь на ящик, ощупал рану. Затылок, шея и воротник были маслянистыми и липкими от крови.

Сейчас он находился на средней палубе, но стоило торопиться; обвалившийся румпель[118] и палубный настил капитанской каюты запруживали проход, не давая возможности добраться до трапа, ведущего вниз.

– Черт! – Григорий с болезненной гримасой поднялся, подцепил фонарь. «Придется пробираться в сторону якорного битенга[119], к другому спуску». Ноги захлюпали по жиже. Вода медленно прибывала. Он поднял фонарь выше. По брусу, тянущемуся вдоль переборки, на уровне его головы кралось несколько мокрых крыс. Попав в луч света, они замерли, угрожающе сверкая красными бусинами глаз. Инстинкт гнал их из трюмов наверх. Капитан слышал мерзкий писк и сырое шуршание – хвостатые твари, всполошенные его появлением, смыкались за спиной.

Он прошел еще саженей тридцать, перешагивая через вывернутые ударами волн сосновые бимсы. Журчание воды и звон капели. Григорий направил свет на разверстую крышку люка – до нее было еще футов десять. Обойдя бухту каната и набрякшие влагой мешки с мукой, он сильнее вытянул перед собой руку. Слабый желтушный свет фонаря бросал золотые заплаты на плотную ткань темноты. Наконец он разглядел трап, ведущий как в галерею для ремонта обшивки, так и в трюм, через который можно было добраться до крюйт-камеры[120].

Ботфорты вступили на скользкие ступени, разогнав крыс, когда он почувствовал за своей спиной холод. Ощущение, что за ним кто-то следит, становилось невыносимым. Вытащив из-за пояса мушкет, Григорий огляделся. Нет, он никого не увидел, но слух – Лунев мог поклясться – ловил сгущающийся шорох за пределами освещенного круга, будто свет фонаря не давал чьим-то рукам протянуть пальцы к его горлу. «Чертовы нервы…» По спине пробежала неприятная волна дрожи, но в это же время он услышал приглушенный залп, сделанный со «Святой Бригитты».

«Господи, помоги мне!»

Черный провал люка скрыл Григория.

В трюме воды было не менее четырех футов. Мокрый по грудь, с едва тлеющим фонарем, он наконец добрался до порохового склада. Успокаивало одно: просмоленные бочки стояли в несколько ярусов, так, что верхние ряды были еще сухими.

– Вот и на месте!.. Вот он – мой перекресток семи дорог… – Он с облегчением сунул мушкет за пояс. Нервный хохот вырвался из груди. – А вот и я. Да, Гришка… отучать тебя по погребам лазать, похоже, так же глупо, как пытаться отучить собаку выкусывать блох.

По телу расползлась каменная усталость, веки наливались свинцом. Он бросил на полку потухший пальник, раскурил трубку и вдруг зло, нервно, почти враждебно спросил себя:

– Какого черта?! Зачем ты здесь, знаешь?

И сам же ответил, задерживая взгляд на двух верхних ярусах бочек:

– Знаю! Потому и здесь.

…Григорий уселся на крышку пороховой бочки, свесивши насквозь промоченные ноги в ботфортах; крохотный лепесток пламени масляного фонаря подрагивал в его расширенных зрачках. В эти сотканные из оголенных нервов минуты – мысли разбегались, душа мучительно просила ответов, исповеди… В памяти вдруг ярким пятном промелькнуло лицо судового священника… Лунев жадно затянулся трубочным табаком. Ему привиделось, будто из сырого мрака трюма проступила полная фигура отца Киприяна. В жухлом свете фонаря вырисовывалась поповская скуфья, мрачно надвинутая на брови…

* * *

– Ну и блажной же вы, преподобный. – Григорий перекрестился, кивнул попу. – С неба вас, что ли, ангелы спустили, святой отец? Вы-то зачем здесь?

– Пути Господни неисповедимы. А ты разве не рад? Не твоя ли душа ответов просила? – Батюшка призрачным пятном задержался у опрокинутых ящиков; хлипкий свет фонаря размывал и туманил его очертания; все реальные предметы будто отступили в тень, в глубину.

Капитан заинтересованно посмотрел на попа, сердито вытиравшего вспотевшее лицо.

– Вы что?.. Тоже решили спасти людей? Жизнью пожертвовать?

– Я просто следую заповедям Христа… – Отец Киприян огладил ладонью наперсный крест. – А вот ты, чадо, похоже, все без Божьего благословения дорогу торишь.

– Отчего же? – с озлобленной удалью усмехнулся Лунев и оживил заскучавшую трубку. – Я тоже следую заповедям.

– Ну, вряд ли они могли научить тебя искусству убивать! Видал я нонче, как ты со шпагой управлялся. Не каждая баба так с веником совладать сможет.

– Что ж, видно, я был не лучшим Его учеником, – усмехнулся Григорий. – Эх, ежели б не проклятый риф… Как все нелепо! Глупо, черт возьми!

– Погоди, сыне, про то уж молитва спета. Я ж сюда явился не с крысами Евангелие читать. Тебе и осталось-то – искру поднести, как песьи дети пожалуют. Поговорить с тобой желаю да душу твою грешную причастить. – Внимчивые глаза его сузились, словно всматриваясь в далекие воспоминания. – Ты говори, раб Божий, спрашивай… Я буду твоим поводырем.