Андреевский флаг

– Да… да-а… – Граф Панчин смотрел куда-то в сторону и как будто ничего не слышал. И продолжая «моросить» пальцами за рукав Иевлева, прошептал: – Об одном прошу вас, голубчик… Ничего, ничего, ради Бога, не говорите жене и… Ма… Машень-ке-е…

* * *

После черной вести, к обеду того же дня, со стариком Панчиным случился апоплексический удар. Побагровев лицом, он лежал на руках капитан-командора и страшно хрипел.

Переполох в доме грянул до потолка. Немедленно позвали лучших докторов. Иевлев был отпущен, но не отбыл. Дежурил при графе, полный готовности помочь, но не способный сгорстить мыслей: что предпринять.

Не меняя позы – руки сцеплены за спиной – он стоял у стены, затянутой кремовым гобеленом с райскими птицами, и смотрел на снующих с тазами воды и льда слуг, на проходивших мимо озабоченных лекарей, с ужасом осознавая, что причиной слома хозяина усадьбы – является он. На него ровным счетом никто не обращал внимания: ни многочисленные съехавшиеся друзья, ни родственники, ни слуги. Ему, безумно уставшему от бесконечно изнуряющей дороги, казалось, точно его не замечают с умыслом, и это наводняло Сильвестра Петровича особым отчаяньем.

«Господи, да почему же на меня ровным счетом никто не обратит внимания?» – крепче сжимая губы, удивлялся Иевлев.

…За окнами уж темнело, а посетители все прибывали. Говорили мало, а если и роняли слова, то страшные и черные, будто комья земли о гроб.

– Не иначе – умирает граф…

– Летальный исход, господа… Старый вояка не смог пережить позора русской армии под Нарвой… Похоже, не доживет до утра…

– Вот ведь довели Петровы реформы старика до ручки… Да, да, не иначе-с! Уж мне-то поверьте, господа… Уж я-то знаю…

* * *

Из оцепенения капитан-командора Иевлева вывел приглушенный, надломленный голос:

– Зачем вы здесь? Зачем приехали в наш дом? Было бы лучше, если бы вы вообще не являлись! Это все из-за вас! Мой папенька!.. Из-за вас, ведь так?!

Иевлев обернулся. Перед ним стояла прелестная, чудесной красоты барышня, на губах которой дрожала налитая несбывшимся счастьем улыбка.

– Простите. – Он склонил по-военному голову. – Позвольте представиться: капитан-командор Иевлев Сильвестр Петрович. А вы… как я понимаю, Мария Ивановна, верно?

Она промолчала. Не подняла блестевших тревогой глаз. Дрожливую улыбку с ее розовых губ словно ветер слизал; в красивых глазах раненой птицей бились боль и испуг. «Спросить – не спросить? – терзалась она, думая о своем. – Надо… Надо! Решительно надо!» – подчеркнула она, но тут же, оробев от страха, прогнала страшную мысль. Женским чутьем Мария угадала, что ответ незнакомого офицера может навек забрать у нее любимого, и, тушуясь, как далее повести разговор, какие найти слова, – промолчала.

– Разделяю, вы правы… – Он хотел было взять ее дрожащие пальцы в свои ладони… хоть как-то помочь, облегчить ее предчувствия, ненапрасные страхи, но не решился. «Поймет ли?..»

– Что ж вы молчите? Не стойте, право, столбом. Ну же! – Она мелко шагнула к нему, странно улыбаясь, не зная от волнения и дурного предчувствия, куда деть свои руки.

…Всю дорогу из Архангельска в Москву капитан-командор думал, мысленно проигрывал, как скажет Панчиным о гибели своего боевого товарища. И вот… он – капитан-командор, начальник Новодвинской крепости, как недоросль, не знающий урока, молчал у доски… Пытался соблюсти формальности этикета, сгладить тягостную тишину зависшей паузы… Но получалось – отвратительно.

– Так что же вы, Сильвестр Петрович? – Она первой пошла в наступление. – Разве вы не боевой офицер?

– Вы правы, Мария Ивановна… – Секунду-другую они смотрели друг другу в глаза, будто читали мысли, после чего Иевлев глухо сказал: – Я здесь для того, чтобы выполнить волю покойного… героя войны… и моего друга. А это, – он напряженно достал из офицерской сумки сверток, – простите, доказательства моих слов. Перед тем, как взорвать себя и корабль врага, Григорий Алексеевич передал своему помощнику Крыкову вот это…

Он смолк, протягивая сверток с Андреевским флагом, письмом и золотым медальоном; совсем рядом Иевлев увидел сразу потерявшее краски лицо; большие, полные слез, испуганные глаза.

Далее случилось гораздо лучше и правильнее, чем можно было ожидать. Юная графиня не сорвалась, не бросилась с рыданьями прочь, не сделала ничего, что могло бы уронить ее достоинство, честь, чего ожидал он сам, сочувственно храня молчание.

– Прошу, продолжайте, – оставаясь на месте, чужим, несколько придушенным голосом настояла она.

– «Будь счастлива, любовь моя… Я ухожу к Господу нашему, как Леонид, на щите». Странно, право, для последних слов, не так ли? Но, полагаю, вам сие должно о чем-то сказать?

– Это совсем не странно. Вы правильно полагаете, я знаю… значение этих слов. Что-нибудь еще? – Она смотрела мимо него; черты ее нежного, почти детского лица болезненно заострились.

– Увы, графиня. Более ничего. Вот ежли только позволите…

– Говорите.

– Не отчаивайтесь. Вы совсем молоды… Жизнь продолжается. Время – лучший лекарь. Завтра у вас будет новый день. Вам надо…