Аметистовый кошмар

Старшина испугано посмотрел на Лориса и прошептал молитву под нос.

– Ничего, – сказал Сиар, взяв за плечо воина, – дальше, я думаю, дойду и сам. А вы же, вместе с т’Эр Райтером – можете подождать меня за собором и ждать, когда процессия закончится, – теперь он обернулся к молодому рыцарю, – а ты, вместо пустых теологических споров, лучше бы выполнял приказ и находился там, где тебе положено было быть, мой дорогой друг.

Лорис ухмыльнулся и, отдав салют, развернувшись, побрел к противоположному выходу. Старшина, оглядев Сиара, поклонился ему и побежал вслед за развивающимся бронзовым плащом юного гвардейца. После того как они скрылись, т’Эр Поэль прислушался к гулу толпы, но ничего не смог разобрать. Сделав глубокий вздох, Сиар отворил створку ворот, и свет уже зажжённых факелов ударил ему в лицо.

На улице уже успело стемнеть, поэтому народ, собравшийся на площади, не сразу обратил внимание на герцога, а как только увидел его, то лишь малая его часть поприветствовала т’Эр Поэля возгласами, либо ленивыми хлопками. Свет же был в основном сосредоточен перед ступенями собора, внизу которых стояли плотными рядами городские стражники, чуть позади них в свете огня мерцали бронзовые плащи королевских гвардейцев, которые обернувшись на герцога, кивнули ему.

На верхних ступенях был сооружен временный деревянный помост, ограждённый импровизированными колоннами, которые держали на себе настил, защищавший гостей, находящихся внутри от капризов погоды и камней, если бы те конечно и могли полететь в видных аристократов Насса. Перед помостом, почти у нижних ступеней, стоял пьедестал, окруженный городской стражей. Над этим пьедесталом, сделанном, скорее всего, из цельного куска мрамора, был собран ритуальный костёр, на вершине которого находилось, завернутое в плащаницу оранжевого цвета, тело епископа Эниадона.

Сиар обернулся к помосту и медленно начал направляться к нему. В свете факелов он стал различать лица многих собравшихся там людей. Безусловно, ему как одному из лордов-регентов было известно о том, кто именно соберётся на похоронах Эниадона. Первым делом в глаза бросался человек, облаченный в пурпурные одеяния и с короной Юга на голове – прекрасном артефакте Насса, короне, сделанной из белого золота и украшенной всеми драгоценными камнями, которые только знало человечество, отделанной снизу соболиным мехом из Хаандии. Этим человеком, сидящим на специальном кресле, ставшим суровой необходимостью после тяжелого ранения, и с полным безразличием, смотрящим на собравшихся вокруг него людей, был король Насса – Ксеон III Гулл. Сзади, державшись своими бледными руками за ручки кресла, стояла королева Алия Аматруд. Справа от неё, пятнадцатилетний принц Ксеон, которому через пару месяцев, предстояло короноваться и стать соправителем отца Ксеоном IV.

Уже позади них стояли скамьи, на которых располагались представители южного нобилитета и гости из соседних стран, прибывшие почтить память епископа. Сидел и почесывал бороду своей костлявой рукой, с красовавшимся на ней перстнем, похоже, с аметистом, ведь тот отдавал лиловым свечением, глава Регентного совета – канцлер Ганимедий. Рядом с ним сидели лорды-регенты короля – толстый казначей т’Эр Махлей, благородный, но скудоумный министр дорог и торговли Максий Дум’ан, даже женственный министр искусств граф т’Эр Бардей спрятал свою светлую шевелюру под черную феску и сменил свою вечно сияющую улыбку на кислую мину – а также и другие. А уже позади этих министров сидели гости столицы и приезжие, среди которых Сиар отметил присутствие своего кузена Пария т’Эр Поэля, который всё время пребывания Сиара в столице управлял герцогством их общих предков.

И только когда Сиар подошёл к ним вплотную он понял, что все их взгляды – за исключением глаз короля, которые он не мог поднять на герцога, в силу своего приобретенного слабоумия, и Алии, которая всегда отводила взгляд своих голубых глаз от т’Эр Поэля – направлены на него. Кто-то из гостей кивнул головой, либо мимолетно улыбнулся в знак приветствия герцога, а кто-то, как Фларий Ганимедий, просто проигнорировали его присутствие, ограничившись лишь только презрительным взглядом.

Однако стоять Сиару долго и неловко не пришлось. Откуда не возьмись, на сцене помоста, появился тучный и седовласый глашатай Марций. Его пышное тело и возраст легко компенсировались мощными легкими и прекрасной дикцией, которой позавидовали бы многие ораторы со всех концов Континента. Марций, ковыляя из стороны в сторону, всё же, каким-то чудесным образом, оказался возле Сиара, поднял его руку, казавшуюся в сравнении с рукой старца тоненькой соломинкой, и обернул герцога к толпе.