Альпийский синдром

– Осенью тянет, – вздохнул Ващенков и протянул мне початую пачку сигарет. – Может, закуришь? Знаю, что нет, спросил на всякий случай… А я с полгода как бросил, и вот опять… Осень – это хорошо. Осенью самое время ехать в Трускавец. Летом там мерзопакостно: все дождь да дождь. А осень… Осенью мое время. Я как-нибудь тебе расскажу: у меня там, в Трускавце… Нет, как-нибудь потом…

Потом так потом. Свежий воздух немного меня взбодрил, и я сказал себе: баста, еду домой! Лягу головой Даше в колени, она станет гладить меня по волосам, и запах ее кожи, и каждая складочка ее тела будут мне знакомы и так близки, как никакие другие в целом мире…

– А знаешь, поехали со мной в Трускавец, – сказал Левушка, не давая мне открыть рта, чтобы попрощаться и уйти. – Возьмем две путевки на одно время, лучше всего на начало октября, и махнем… Золотое время, честное слово! И… у меня там женщина. Любимая женщина, я ее в прошлом году там встретил. Пили из бювета воду, кормили в парке белок – ничего особенного. А как уезжать…

– И? – глупо спросил я, не особо вникая: большая важность – завелась на стороне женщина! И что с того? Повод спать в кабинете на стульях? Пить не просыхая? Умный же мужик, ей-богу!

– Что – и? Я раз-другой съездил к ней втихаря, меня уже в гостинице как своего узнают. Но там все сложно: муж, бизнес, дом… И у меня сложно, и черт его знает, как быть. Домой идти не хочу, а не идти нельзя: дочь и все такое… А, пойдем выпьем!

Я решительно мотнул головой: ни в коем разе!

– А на посошок? Нет? Тогда вот что: выпьем кофе – и по домам. Здесь, неподалеку, есть одна кафешка… Ну хочешь, я твоей жене сейчас позвоню? Скажу: важный разговор и такое прочее… Ладно, по кофею – и все, все!..

Поехали на «семерке». Выворачивая со двора прокуратуры, я внезапно вспомнил слова моего давнего знакомого, судьи Шумко, который, будучи за рулем пьянее пьяного, всякий раз уверял: «Не дрейфь, Женя, я под хмельком ас! А однажды сдуру поехал трезвым, и представь – кувырк в кювет. Так что все путем, держи брюки сухими!» Но я помнил: у меня вышло наоборот, и потому вел машину как можно осторожнее, опустив стекло и подставляя лицо прохладному вечернему ветру.

В небольшом кафе было на удивление малолюдно и тихо. Два столика из пяти были заняты: за одним пили коктейли три угловатые подтоптанные девицы, за другим, тупо уставившись в тарелку с овощным салатом, сидел какой-то смутный, взлохмаченный тип, по всей видимости пребывавший в последней стадии опьянения.

Мы заняли столик за декоративной колонной, – и тотчас к нам выплыла из-за стойки дородная барменша, золотозубо и обольстительно улыбнулась Ващенкову, как улыбаются давнему знакомому, и при этом стрельнула в мою сторону цепким, оценивающим взглядом.

– Как обычно, Лев Георгиевич? – распевно спросила она и стрельнула прилипчивыми глазами еще откровеннее и зазывней. – На двоих?

Ващенков утвердительно кивнул, и, уходя, барменша проехала бедром по его предплечью.

И десяти минут не прошло, как на столике появились две чашки кофе, 200 граммов коньяка в графинчике и пол-лимона, нарезанного кружочками и поданного на чайном блюдце.

«Это еще что?» – спросил я глазами у Ващенкова.

– Какой кофе без коньяка?! – перехватив мой взгляд, резонно пояснила барменша.

«Ах ты вальяжная ступа!» – отблагодарил я ответным взглядом наглую бабу. Но возражать против коньяка не стал: по пути в кафе я немного пришел в себя, и какие-то 200 граммов на двоих, подумалось мне, не стоили пустых споров и пререканий.

– Ну, приступим, – не заставил себя долго ждать Ващенков и разлил по бокалам первую порцию коньяка. – Давай выпьем… давай выпьем… Женя, а у тебя есть любимая женщина?..

Явился я домой глубокой ночью и, загоняя «семерку» во двор, тюкнул бампером угол недостроенного гаража.

Затем не помня как я оказался в постели, но под утро меня стошнило, и какое-то время я просидел в туалете, обессиленно свесив голову и обнимая унитаз. Благо день был воскресный, и мне не пришлось придумывать повод, чтобы не ехать на работу.

И снова я спал, а когда немного оклемался, в спальню вошла Даша и молча положила на постель мою рубаху, на воротнике которой виднелся след женской помады, ярко-алый, неизвестно откуда взявшийся, отвратительный, подлый след. Я напряг память, но никаких баб, кроме липучей барменши, не мог припомнить. Неужели она? Но зачем и как?..

Потеряв дар речи, я повинно и умоляюще глядел на Дашу, а в памяти понемногу всплывала миновавшая ночь: коньяк и еще коньяк; какие-то люди в погонах – кажется, командир мотострелкового полка Дынин и его начштаба – все приятели или знакомые всеядного Ващенкова; полные стаканы, грубые лица, пустые разговоры… И снова эта баба, плотоядные ухмылки, широкие бедра, притискивающиеся груди, когда наклонялась и едва не ложилась мне на плечи, подавая какие-то закуски и убирая со стола грязную посуду…

Черт бы ее подрал! Черт бы их всех подрал: бабу, военных, Ващенкова! Особенно Ващенкова!