Али-баба и тридцать девять плюс один разбойников

— Отстанет, я уж постараюсь, — убежденно произнесла Марджина. — Ты, главное, дом присмотри, а там видно будет.

Они немного помолчали.

— Спасибо тебе, Марджина.

— За что? — тонкие брови девушки изогнулись изящными дугами.

— За манты и вообще. Если бы не ты, пришлось бы мне сейчас в горы тащиться.

— Вот еще глупости! Языком молоть — не топором махать. Сам бы мог выкрутиться.

— Не мог, — развел руками Али-баба. — Боюсь я этой ведьмы, ох, как боюсь!

— А кого, скажи, ты не боишься? — влезла в разговор мать.

— Вы того, мама, хотя бы при Марджине меня не унижали и не позорили!

— Так ты же сам сказал, что боишься!

— Сказал, сказал… Мало ли что я сказал. И вообще, манты уже из-за вас совсем холодные стали.

— И правда, — улыбнулась Марджина. — Давайте уже есть, а потом подумаем, как быть.

— Ох, боюсь, пропал наш Касым, — расстроилась вдруг старушка. — Чует мое сердце беду.

— Вы только Айгуль это не скажите, а то такое начнется, — заметил Али-баба, облизывая пальцы.

— Да что ж я, дура законченная, по-твоему?

— Я этого не говорил, мама!

— А я этого не слышала! Ешь давай и собирайся в горы.

— Мама! — закашлялся Али-баба, подавившись мантой.

— Да пошутила я, пошутила.

— Ну и шутки у вас… — выдохнул Али-баба, смаргивая невольно навернувшиеся на глаза слезы. — Глупые, в общем, шутки…

Мансур нянчил мешок с золотыми, любовно поглаживая его бока и с замиранием сердца прислушиваясь к шороху золота в мешке. Пусть сумма была не столь внушительной, как ожидал Главный сборщик налогов, но после неудачи с богатым караваном и вторым, с которого он уже потерял надежду что-нибудь поиметь, и это было неплохо. Даже очень неплохо. Восемьсот звонких монет за девчонку, старую развалину и бестолкового мальчишку — да у этого молокососа талант! Интересно, думал Мансур, какой идиот мог купить этот никчемный товар за такую баснословную сумму?..

Размышления визиря Мансура было прервано внезапным появлением Главного эмирского соглядатая Халима, никоим образом по характеру не подходившему к своему славному имени[9]. Бесцеремонно ворвавшись в покои Мансура, Халим по привычке принялся оглядываться, прислушиваться и все вынюхивать. Его длинный и острый нос вбирал в себя запахи, прищуренные бесцветные глаза шарили по комнате, замечая все и вся, а сильно оттопыренные уши улавливали малейшие шорохи и безошибочно распознавали их. Казалось, от него невозможно ничего скрыть, он видел и тайное, и явное. Видел, слышал и обонял. Вот и сейчас, порывисто войдя в комнату Мансура, он, конечно же, прекрасно расслышал звон золота и успел заметить, как Мансур в панике быстро прикрыл подушками мешок. Но Халим был хитер, и сделал вид, будто ничего не заметил. Мансур был тоже не менее хитрым, и сделал вид, что поверил, будто ненавистный ему вездесущий и вертлявый Халим ничего не видел.

— Салам алейкум, уважаемый Мансур, — кланяться было не в привычке Халима хотя и был он далеко не ровня визирю, но, поскольку считался довольно-таки опасным человеком, с ним никто не связывался. Войдя в дверь и узнав все, что хотел узнать, Халим застыл у дверей с надменной кривой улыбкой на губах.

— Салам, салам, — не очень приветливо отозвался Мансур, ворочаясь на подушках. — Халим, нужно стучаться, когда собираешься войти. Разве тебя не учили вежливости?

— А я постучал! — нагло соврал Халим.

— Значит, я, по-вашему, глухой, да?

— Это меня мало касается. А вот у меня, представьте себе, слух отменный! — Халим неслышной походкой прошел к окну и выглянул в него, опираясь руками о подоконник.

— Кто бы сомневался, — еле слышно проворчал Мансур. Халим то ли не расслышал его, то ли сделал вид.

— И знаете, что я услышал сегодня, досточтимый Мансур?

— Что? — мгновенно насторожился визирь. Вступление ему совсем не понравилось.

— Что некие люди продали неких рабов за некую сумму.

— Э, уважаемый Халим! В нашем мире все продается и покупается, — махнул рукой Мансур. — В том числе и рабы. Что ж здесь удивительного?

— Да, действительно, что в этом может быть удивительного? — Халим отвернулся от окна и уставился в лицо Мансура, буравя того пристальным взглядом.

Мансур поежился, и это не ускользнуло от наблюдательного Халима.

— Хотя, если хорошенько подумать, удивительное можно найти во всем.

— Да? — наивно спросил Мансур.

— Ну, почти во всем.

— И что же, по-вашему, удивительного в продаже неких, как вы выразились, рабов?

— А вы не знаете?

— Откуда же мне знать, странный вы человек! Я мало интересуюсь рабами. Вернее, совсем не интересуюсь.

— Самими рабами возможно. Но я заметил…

— Вы наблюдательны, Халим!

— Благодарю, значит, я заметил…

— Хотите чаю? — поднял пиалу Мансур.

— Что? Нет, не хочу я чаю! — раздраженно отозвался Халим. — Можно я скажу, наконец!

— Конечно, конечно! — Мансур поднес к губам пиалу и сделал глоток.

— Так вот, я говорю что…

— М-м, замечательный чай!

— Вы издеваетесь надо мной? — Халим начал багроветь, жилы на его тонкой шее вздулись.

— Что вы, и в мыслях не было! Продолжайте, я вас внимательно слушаю, — Мансур сделал еще один глоток чаю и закатил глаза, показывая, как ему хорошо.

— Только скажите еще раз, что чай замечательный!