Али-баба и тридцать девять плюс один разбойников

— Маруф-ако, мешок-то хрюкает! — удивился стражник и ткнул еще раз. Мешок опять хрюкнул.

— Чего это у вас, почтеннейший Хасан, в мешке хрюкает? — прищурившись, спросил Маруф.

— Не хрюкает, а хрустит, — нашелся Хасан. — А если этот болван еще раз ткнет в него копьем, то так хрюкнет, что костей не соберете.

— Э-э…

— Порох там, понял? Черных порох!

— Уй-юй! — в ужасе отшатнулся от мешка стражник.

— Во-во. И, чем дальше, тем лучше, — подбодрил его Хасан.

— Значит, порох, — Маруф вновь обратился к ценнику. — Так… полтора динара мешок.

— Что? Ты опять? — тут же возмутился Хасан.

— Сами посмотрите! — обиделся Маруф. — На этот раз никакой ошибки. Пятнадцать мешков пороха — это будет… туда… сюда… двадцать два с половиной. Округлим…

— Я тебе округлю, шпана подзаборная! — сурово предупредил Хасан сборщика налогов.

— …в меньшую сторону. Итого с вас двадцать шесть динаров. Плюс один динар за мою работу, — с чувством выполненного долга Маруф засунул грифель за ухо и выжидающе уставился на купца.

— Ты на государственной должности, вот с государства и получишь, — нагло заявил ему Хасан, отсчитывая двадцать шесть монет.

— Но…

— Получи и выдай мне квитанцию! — Хасан бросил монеты на дощечку, которую Маруф держал, как нищий на паперти тарелочку, и завязал кошель.

— Что выдать?

— Квитанцию, балда! Откуда я знаю, что вон за тем углом не стоит еще один Маруф, и обдиралово не начнется по новой?

— Да что вы себе позволяете?! Я честный человек, — Маруф хлопнул себя дощечкой по груди, и монеты со звоном просыпались на землю. Стражники бросились подбирать их.

— Ладно, я тебе верю, Маруф! — Хасан дружески похлопал Маруфа по плечу и полез в седло. — Бывай! — махнул он рукой на прощанье и тронул коня.

— Уф-ф, — с облегчением выдохнул Маруф, когда караван скрылся в одном из проулков. — Попадется же такой!.. — кто именно «такой», он уточнять не стал. Даже у стен есть уши, а ведь он даже не знает, кто этот самый Хасан…

— Круто вы его обули, шеф! — восхищенно воскликнул Ахмед, когда кони отъехали от ворот на приличное расстояние. — Только зря вы это затеяли. Нужно было просто отдать ему деньги.

— Богатый человек, это не тот, кто разбрасывается деньгами, а тот, кто умеет экономить, — нравоучительно заметил Махсум. — К тому же терпеть не могу этих мошенников. Они еще хуже воров!

— Чем?

— Вор крадет незаметно, а попался так попался — уже не отмазывается, а эти воруют средь бела дня с честными мордами, ни от кого не скрываясь.

— Это правда, — согласился с ним Ахмед. — А с мешками мы чуть не засыпались.

— Кто ж виноват, что вы половину больших горшков при погрузке умудрились разгрохать!

— Но все хорошо, что хорошо кончается.

— Ахмед, еще ничего даже не начиналось, так что завязывай трепаться и показывай уже дорогу, а то скоро совсем стемнеет.

— Я-то покажу, — надул черные щеки Ахмед, — но что мы скажем этому проклятому Али-бабе, когда он спросит, почему мы именно к нему постучались?

— А это уж ты придумай. Тебе же мстить приспичило, а не мне.

Ахмед замолк и всю оставшуюся дорогу помалкивал — то ли обиделся, то ли действительно придумывал, что сказать Али-бабе. Махсуму было все равно. Он уже смирился с участью, ожидавшей его в доме Али-бабы. Все завязалось в такой тугой узел, что ему уже было совершенно безразлично, от чьей руки погибать. Пойдешь против своих — разбойники прикончат, и первым же взмахнет саблей Ахмед, а пойдешь у них на поводу, придется отвечать перед Мансуром, а тот и без того уже порядком зол на него, если не сказать крепче. Махсум прекрасно понимал, Главный сборщик налогов не такой уж безобидный остолоп, каким казался, а очень опасный человек с большими связями, к тому же загнанный в угол. Под Мансура копают другие не менее влиятельные люди, и не сегодня — завтра Главный сборщик налогов слетит с должности, а за ним посыплются и головы разбойников. Или им придется прогибаться под кого-нибудь другого, вися у того на хорошем крепком крючке. Так что, куда ни кинь, всюду клин…

Махсум отвлекся от грустных мыслей, взглянув на темнеющий в ночи минарет. С его верхушки, освещенной тусклым огоньком масляной лампы, муэдзин призывал верующих к магрибу. Странное дело, но Махсум увидел в этом хорошее предзнаменование. И не то чтобы увидел, а, скорее, почувствовал, ощутил. Но не поверил. Разве может быть провидение за него? Какое ему дело до отъявленного, прожженного бандита, отторгнутого собственным миром и никому не нужного в этом. Что он нес людям, кроме страха, унижений и горя? Ничего…

Махсуму вдруг стало жалко бестолкового и настырного Ахмеда, простодушного и наивного Азиза, гневного, но мягкого и отзывчивого Саида и всех остальных, кого он вел за собой. Жалко было и ни в чем не повинного доброго Али-бабу, и даже трусливого предателя Касыма — вот уж кого точно жалеть не стоило! А главное, было жалко себя, такого непутевого и совершенно никчемного человека.

Махсум вздохнул и уставился на запад, на закатное небо, где гасли, догорая, последние лучи заходящего солнца. Чем-то закончится этот день, и суждено ли ему еще раз увидеть солнце?..