Актёр и мишень. Как раскрыть свой талант на сцене

На самом деле во всем этом нет ничего удивительного. Изумляет другое – наши упорные утверждения, что подобные противоречия нас удивляют, несмотря на многочисленные уроки личного опыта. Мы тратим массу энергии, пытаясь в который раз убедить себя, что люди не бывают не такими, как кажутся. Каждый раз, читая в газетах про очередного проповедника-фундаменталиста, замешанного в коррупционном скандале, мы так удивляемся. Одно из самых примечательных наших свойств – способность подавлять уже знаемое. Мы предпочитаем ужасаться, когда реальная проблема состоит в том, что предмет нас не ужасает. Наше умение подавлять раз за разом знание того, что мы состоим из клубка противоречий, поистине удивительно. Каждый раз нам стоит огромного труда забыть, что любое чувство неоднозначно. Как будто тот же механизм, который очищает наш дневной мозг от ночных сновидений, стирает из нашего разума тревожащие нас приобретенные знания.

Фрейд и Станиславский оба пытались прибраться в нашем бессознательном с помощью нашего единственного инструмента – сознательного. Дело даже не в том, что сознательному трудно проникнуть в бессознательное. Проблема куда тоньше и серьезнее. К сожалению, сознательное – злейший враг бессознательного и предпочло бы, чтобы бессознательное вовсе не существовало. Наш единственный союзник скрывает личный интерес; верный слуга предает нас. Сознательное так скомпрометировало себя заговором с идентичностью, что делает вид, будто ничего больше не существует. «Конечно, ступеньки на лестнице не скрипели! С чего бы? Ведь, кроме меня, дома никого нет!» Зачем иначе сознательному каждое утро ухищряться и стирать из нашей памяти малейшие воспоминания об увиденных ночью снах?

Может быть, внутри каждого из нас скрывается Пенелопа, еженощно распускающая сотканное за день, не желающая заканчивать работу. Гомеровская царица каждую ночь возвращала свою работу на исходную безопасную точку, «домой», чтобы не отвечать на домогательства женихов.

Но почему мы предпочитаем не знать? Вероятно, потому, что, признав, что у других бывают чувства, о наличии которых другие не подозревают, мы признаем, что подобные неосознанные чувства могут быть и у нас самих. Тревожно сознавать, что мы храним секреты от самих себя – и кто знает, что это за секреты? Возможно, поэтому нам легче ославить человека наглым лжецом, чем увидеть, что он сам верит в проповедуемую им ложь. Мы охотно признаем, что любая организация может пасть жертвой внутреннего саботажа. «Разумеется, само собой, часто случается». Но поверить в бессознательный внутренний саботаж? «Так не бывает! Вы меня только путаете! Это слишком изощренная теория!»

Тайные истории

Куда тревожнее, чем переименованные чувства, для нас мысль, что мы скрываем от себя целые тайные истории. Не просто эмоции, которые мы хотели бы не чувствовать или переименовать, а целые истории, рассказы, версии событий, о которых мы и не подозреваем. Неужели внутри меня зреет невидимый тайный заговор, чья сила в его незримости? Нас завораживают тайны и заговоры – но во внешнем мире. Пока речь не идет о заговоре внутри нас самих, нас все устраивает. Во время гражданской войны в Испании генерал Мола заявил, что он захватит Мадрид пятью колоннами: не только теми четырьмя, что осаждали город, но пятой колонной, которая находилась внутри города и о которой почти никто в Мадриде не знал. Но что, если – о ужас! – мы чем-то напоминаем Мадрид, что, если у нас в голове притаился незримый злоумышленник? Мы добились совершенства в подавлении знания, и наши сны доказывают, что нам знакомо куда больше миров, чем мы готовы признать, когда бодрствуем.

Нашему нормальному «я» невыносимо сознавать, что мы вполне способны на все что угодно, просто сознательно решаем не совершать этого. Тончайшая заглушка личного выбора отделяет нас от абсолютного хаоса. Это знание подрывает авторитет нашей тщательно сконструированной идентичности. Нам неприятно думать, что мы не контролируем свои дурные чувства, например, зависть или жажду убийства. Нам не нравится сам факт, что мы вообще испытываем эти эмоции. А мы их все же испытываем. Мы не контролируем свои чувства. Мы контролируем только свои действия.

Какой толк от всего этого Ирине? Ирина может сомневаться, что ее опыта хватит для того, чтобы сыграть Джульетту. Ирина может опасаться, что, не зная, что такое рисковать всем своим будущим, она не сумеет передать накал страстей и чувств персонажа. Этот страх не так уж необоснован. Джульетта тоже ничего подобного раньше не чувствовала. Ставки Джульетты в этой игре невероятно высоки.

Пока мы не стали невинны