Акапулько

Цвет возвращается к нему. Прерывистые мазки и полутона. Кристальные контуры. Неразвернутые тени. Краски сливаются в кричащем потоке, ему приходится прикрыть глаза, чтобы не быть ослепленным их сиянием. На пейзаж накладывается грубое, режущее глаз изображение, просветляет его. Краски теперь располагаются неправильными бороздами, неровными полосами, расщепленные цвета набрасываются друг на друга, палитра становится все плотнее, тоньше, уже, быстро превращается в одно сверкающее, острое как бритва лезвие. Этот клинок начинает бешено вращаться, потом внезапно натыкается на огромный серый валун, брызгами разлетается на множество отдельных кос, они, кружась, взмывают вверх и разрубают, рассекают и крошат солнце, превращая небо в зияющую, пустую дыру.

Мускулы, поддерживающие спину Чарльза, обмякают и он падает навзничь, лицом вверх, улыбаясь в пространство. Гармония, звучащая в песнях сирен, соблазняет и совращает его. Он хочет любить их всех, доказать Тео правду… но ему слишком тепло, слишком хорошо, чтобы сделать хоть одно усилие. Это странно. Это смешно, и он слышит, как поблизости кто-то смеется вместе с ним.

Вдалеке показывается какой-то малыш. Это он сам, очень маленький, он зажимает руками уши, не хочет слышать громкий, сердитый разговор больших людей, доносящийся к нему из-за закрытой двери. Не хочет видеть их вместе… не хочет быть с ними. Вот мальчик уходит, и на его месте появляется великан. Нет, это совсем не то, что он хочет…

Чарльз перекатывается на живот, прячет лицо в ладонях, и тошнота возвращается к нему. Он пробует сесть, но это слишком сложно, он не в состоянии координировать свои движения.

Кто-то заговорил. Чарльз ответил. Настоящий разговор, свободный и открытый, это истина? Ритм речи становится гипнотическим. Огни сверкают как бриллианты. Смех, счастье…

Снова тошнота, как будто из какой-то тайной болезни, что должна быть обнаружена и изгнана из тела. Тогда с ним опять все будет в порядке…

Лицо, полное ярости, внезапно и из ниоткуда возникает перед ним. Он прячет глаза, страшась посмотреть на это лицо. Страшась назвать его имя.

Лицо разбивается, превращаясь в сверкающие черепки, которые образуют залитый солнцем ручей. Вода резвится и бурлит, постепенно превращается в поток блестящих камней; этот поток устремляется вверх, в воздух. Оторвавшись от своих якорей, камни накаляются докрасна и бешеными метеорами обрушиваются на Чарльза. Он устает увертываться от них, ищет укрытие и не находит его. Он бежит. Его легкие горят огнем, ноги дрожат и спотыкаются. Он падает вперед, грудь его ходит ходуном. Он начинает ловить ртом воздух, задыхаться, умирать…?

Нет, потому что он смог задышать снова. Он засмеялся, потому что вокруг нет опасности, нет явной угрозы.

Он может быть всем, кем только пожелает. Сделать все, что только захочет. Он поочередно становится Джоном Уейном и Хамфри Богартом, потом Эрролом Флинном, с великолепной простотой и щегольством превосходя их своей отчаянной храбростью и безрассудством.

И Чарльз знает, он понимает, что это сумасшествие, потому что это ложь, ужасная ложь… и он будет наказан за нее, его уже наказывают, прямо сейчас… в темноте…

Наконец, ужас постепенно стал рассеиваться, оставив после себя лишь отзвук, эхо того лица, вызов, который он ненавидел и не в силах был избежать. Чарльз заснул и проснулся — кто-то расталкивал его. Снова заснул. Проснувшись во второй раз, он смог держать глаза открытыми и сосредоточивать взгляд на окружающих предметах. Чарльз по кусочкам стал собирать свои мысли, а когда в щель под дверью начал просачиваться мертвенно-бледный свет, поднялся и огляделся вокруг. Фелисиано ушел. Мальчишка, Дон Альваро, Беки, Ливи, Счастливчик — все ушли. Он был в хижине один. Один, как и много раз до этого…

Он ощутил беспокойство. Нужно было что-то сделать, он должен был что-то сделать. Как будто что-то было потеряно, и он обязан это найти.

Чарльз передохнул, потом испытал свои ноги и с удовлетворением обнаружил, что они функционируют достаточно хорошо. Он вышел наружу.

Горный утренний воздух вцепился в щеки и заставил слезиться глаза. Чарльз сунул руки в карманы и стал спускаться по склону, направляясь в деревню. В конце грязной улицы стоял автомобиль Счастливчика.

В канаве рылось семейство хрюшек. Тут и там куры кудахтали и клевали землю. Какие-то мальчишки перекидывались футбольным мячом. Мужчина, присев перед своим домом, мыл в луже ноги; его жена наблюдала за этой процедурой с видимым одобрением.

Чарльз почувствовал, как кровь застучала у него в висках. Ему было холодно, мочевой пузырь был переполнен, желудок болезненно сжимался от голода. Ощущения жизни, инстинкты живого человека. Значит, еще есть шанс…

Глава 10