Акапулько

Гладко выбрившись, Морри умыл лицо и вытерся полотенцем. Потом снова пошел в спальню; Шелли за ним.

— Сказать по правде, я не художник, я игрок. Я, думаю, уже сказал тебе, что я очень азартный человек. У меня к игре настоящее пристрастие, так же как у других к наркотикам или вину. Моя привычка, правда, тоже обходится недешево. Деньги, которые я получаю за свои рисунки, они тоже идут на игру. Когда срываю куш, нахожу себе какое-нибудь занятие, чаще всего снова играю. Пойми правильно, я не всегда проигрываю. Время от времени я выигрываю, а для настоящего игрока ничего нет хуже этого. Выигрыш как наживка, ее заглатываешь, начинаешь пить и все такое прочее, а карты этого не любят. Два дня назад я выиграл и намертво приклеился к бутылке с текилой, как будто это было материнское молоко. Может, оно так и есть. А когда я хорошенько выпью, мне нужна женщина. Мне подходит любая. У меня есть деньги, я могу себе ее купить. Но к тому времени я бываю слишком пьян, чтобы заниматься любовью. По утрам обычно твержу себе: «Вот видишь, не был бы ты таким пьяным, был бы настоящим мужчиной»… Так что я должен всегда учитывать эту небольшую проблемку относительно сочетаемости выпивки и женщин…

— Пожалуйста…

Он не обратил на Шелли внимания.

— Та женщина, с которой ты меня нашла вчера, шлюха. Милая, очень располагающая, но все равно шлюха. Она много занимается своим ремеслом, и она в нем хорошо преуспела. Но у меня с ней ничего не получилось, полный провал. Поэтому я обругал ее, заплатил и отослал восвояси. Потом сбежал отсюда, пошел туда, где играют. Начал весь круг заново.

— На этот раз я действительно проигрался в дым, потерял все деньги, что имел при себе, стал играть на те, которых у меня не было. Начал жульничать и окончательно обложался. Хотел убежать, но мое тело не предназначено для кроссов.

— Один парень, который смотрел за игрой, особенно ко мне привязался и решил проучить меня. Это он меня порезал, и не остановился бы на этом, если бы остальные игроки его не остановили. Как видишь, прошлой ночью я оказался тройным неудачником.

В течение некоторого времени никто из них не произнес ни слова. Шелли наблюдала за ним, удивляясь, как человек такого ума и таких способностей может столь очевидно вредить себе самому и не может найти в себе силы остановиться. А потом она поняла, что эти слова могут с равным успехом быть отнесены и к ней самой… последняя часть, по крайней мере.

— Ты единственная красивая женщина, с которой я был знаком, — вдруг, с каким-то отсутствующим выражением на лице, начал говорить Морри. — Мне доставляет настоящее удовольствие смотреть на твое лицо. Мне становится хорошо от этого. Я никогда не любил красивую женщину. Даже просто симпатичную. Да и какая женщина захочет меня, если только ей не заплатят за работу?

Она взяла его руку и поцеловала ее.

— Морри, не надо.

— Знаешь, я скажу тебе, что вся эта история о Гадком Утенке просто чья-то гнилая шутка… и, пожалуйста, прости меня за этот приступ плаканья в жилетку. Я обычно веду себя лучше, чем сегодня.

Она прижала его руку к своей груди.

— Послушай… тебе не надо…

— Морри. Продолжай…

По-прежнему не отпуская друг друга, они подошли к кровати. Он посмотрел на нее, едва веря происходящему, надеясь, что на этот раз… ему стало страшно, страшно как всегда. Она была совсем близко к нему, и он почувствовал ее запах, хороший запах, запах женщины. У него вспотели ладони.

— Шелли, послушай…

Она прижалась своей щекой к его.

— Прошу тебя, Морри, не говори ничего плохого.

— Ты ничего мне не должна.

Губы Шелли сомкнулись на мочке его уха, он ощутил прикосновение зубов.

— Это надо для меня, — прошептала она. — Для меня больше, чем для кого-то еще. И для тебя, если ты хочешь.

Он ничего не сказал. Не мог.

Шелли слегка переместилась вперед, их губы сомкнулись. Ее язык ласкал теплые линии его щек, руки гладили обнаженную грудь Морри, осторожно держась подальше от раны.

Они лежали лицом к лицу. Он набрался достаточно смелости и дотронулся до ее груди.

Губы Шелли заскользили по его плечу, она ощущала вкус его кожи, наслаждалась этим сильным мужским вкусом. Ни разу еще она не чувствовала такой нежности, такой медленно подступающей, такой медленно переполняющей страсти. С Харри — она сейчас не чувствовала ни вины, ни удовольствия оттого, что предает его, — с Харри никогда не было нежности.

Шелли подалась немного назад и посмотрела на Морри.

— Я люблю тебя, — сказала она.

Он закрыл глаза, все еще страшась произнести хоть слово, страшась, что эта невероятная сцена вдруг растворится, распадется на кусочки, станет другой реальностью.

Она по очереди поцеловала его глаза. Их губы соединились вместе в медлительном, долгом, неспешном обмене дыханием, и прикосновением, и вкусом. Руки Морри стали смелее, а Шелли уже не так боялась дотрагиваться до его тела. Они не поняли, как это случилось, не знали, кто кому помогал, — как вдруг, внезапно, они оказались обнаженными. Он угощался на том плотском пиру, что для него давала она. Ни один уголок ее тела не остался без внимания.