Агриков меч

Ну, нет, Савелий, поздно хватился. Возвращаться тебе не надо было, а теперь что ж, зря я что ли по сугробам бегала? Нет, теперь уж тебя из леса не выпущу.

Правильно Александр угадал — красота тебя зацепила сильнее, чем долг или жажда наживы. На холоде-то ослабли путы. И батюшка голову прочистил. Ну да это дело поправимое. Сейчас мы поводок-то натянем.

***

Савелий шёл не спеша, словно прогуливался. Мена леском легко его обогнала и, забежав вперёд, нашла местечко укромное. Там не долго думая, сложила вещи, скинула сапожки, шубу, прочую одежду, оставив на себе только нижнюю рубашку. Нож на ремешке на шею повесила рядом с оберегом. Волосы расплела, рассыпала по спине, по плечам. И босиком по снегу хрупкому к дороге побежала.

Увидел Савелий девушку среди деревьев, узнал сразу. Остолбенел сперва, а потом аж затрясло его. Волна жаркая по телу прошла. Разум помутился. Все прочие мысли вымело и увещевания батюшкины вместе с ними.

— Что ж так и будешь стоять? — засмеялась колдунья.

Бросился охотник к ней, а она от него. Хорошо налегке бежать, ногам холодно только. Охотник пыхтит позади, в снег проваливается, но не отстаёт. Манит его мельтешение девичьей рубашки среди чёрных стволов, как рыбу мотылёк, трепыхающийся на водной глади.

Но правильно народ говорит — нельзя палку перегибать, а Мена увлеклась, перегнула. Слишком долго озорничала, вот и иссякло наваждение. Савелий вроде бы отстал. Давно не слышно за спиной его пыхтения. Мена, круг по лесу сделав, к тайнику вернулась. Думала на том и делу конец. Глядь, а там охотник за стволом толстым прячется, её дожидается. Почувствовал, значит, где ведьма вещи оставила, отрезал от тайника.

Притаилась Мена. Только с ноги на ногу осторожно переминается, чтобы к снегу не прирасти, да ступни не обморозить. Понял вскоре охотник, что не дождётся колдуньи. Ушёл. Ладно бы сам ушёл — одежду и сумку забрал. Не отвели ему глаза чары поспешные.

Перехитрил таки ведьму Савелий. Нет, тут как считать, конечно. По крупному если, так она одержала победу, добилась своего, оставила врага на дороге. Но по мелочи он верх взял. А быть может и не по мелочи. Теперь-то на ней одна рубаха, да из оружия — нож только. А лес уже морозом переполняется. Ветерок свежеет. Холодно. Весна опять обманула.

Соорудить одежду и самой можно. Из коры, веток, травы сухой — много ли надо, если уметь. Но пока она портняжничать будет — замёрзнет совсем. А до темноты тёплое укрытие найти следует. Можно было бы в Свищево, конечно, вернуться, не слишком далеко от села убежали. Но в рубашке на людях появляться не лучшая мысль. Стыд тут дело десятое, а вот с перепуга могут селяне и колом проткнуть.

Чтобы ноги поберечь взяла две лапы сосновых, просунула веточку боковую между большим пальцем и тем, который на руке указательным называется. А как его на ноге назвать, никто пока не придумал. Смешно Мене вдруг стало от открытия своего, но улыбнулась только — не до смеху теперь.

Получилось неплохо, что-то вроде снегоступов. И ступни не жжёт холодом и следов человеческих не оставляет. Побежала Мена укрытие искать. Лапами сосновым снег метёт, заклинание под нос бормочет, только тем и согревается. Но на одном ведовстве в такой мороз долго не продержишься. Ноги коченеют, немеют, не чувствует Мена куда ступает.

— Дура, дура, дура, — ругала себя девушка.

Нет, ну зачем ей понадобилось охотника сбивать с панталыку, на след возвращать? Ушёл бы и ладно. Батюшка в коей-то веки доброе дело сделал. А она не оценила доброты, на рожон полезла.

Село стороной обошла, через речку перебралась. На Муромской стороне лес точно такой же, только что незнакомый. Так далеко Мена не забиралась ещё, незачем было.

Вот пятно тёмное на сугробе. Парок поднимается еле заметный — не желай Мена в тепле оказаться, не заметила бы его. На берлогу набрела — то, что надо. Снег отгребла, ветку подняла, внутрь скользнула.

Душно в берлоге и тесно, зато тепло. Медведь калачиком свернулся, морду лапой прикрыл. Почуяв сквозь сон чужой дух, ворчать принялся, ворочаться.

— Тише, тише, — сказала Мена, поглаживая зверя.

Развела осторожно лапы, в объятия медвежьи ужиком проскользнула. Прижалась к медведю телом, лицо в мех засунула. Спокойно стало ей под защитой зверя. Никакой амулет её здесь не отыщет.

Проснулась оттого, что медведь вновь ворочаться начал. Ослабла вечерняя ворожба, чуть в объятиях не задавил косолапый. Пошептала Мена, погладила шерсть, сон возвращая зверю. Но поняла вдруг, что сама уже выспалась, отдохнула. Из объятий вновь ужиком выбралась.

Дальше-то что делать? Не в рубашке же по лесу бегать. Одежду бы у кого-нибудь одолжить. Но у кого посреди леса одолжишь? Вздрогнула от пришедшей вдруг мысли, но не отмахнулась, только слеза по щеке потекла. Погладила девушка медведя. Прошептала заклятие страшное. Содрогнулась, почувствовав ладонью вздох последний.

— Прости зверь лесной, — сказала она. — Не держи зла, мне твоя шуба понадобилась.

Тот уже не ответил. Умер. Расплатился жизнью за глупость девичью, за озорство неугомонное.