Адвокат с Лычаковской

— Простите, пани Магда, — быстро согласился советник, кивнув. — Тем не менее, я имею желание предостеречь нашего гостя от продолжения дела, в которое достаточно сильно втянулся Сойка. Что, кстати, и могло стоить ему жизни.

— Могло, — согласился Вишневский. — Только следствие ведет полиция. Насколько я знаю, Ольшанский — следователь с опытом. Дело под личным надзором комиссара Новака. А значит, есть надежда на достаточно скорое установление истины. Кстати, шановне панство, пан Моравский косвенно, но все же прав, когда предположил — адвоката Сойку погубило в конечном счете то, чем он занимался.

Теперь откашляться, чтобы таким образом попросить слова, пришлось уже Климу.

— Прошу прощения, но вы тут говорите между собой. По крайней мере мне так сдается. — Его никто не прервал, четыре пары глаз смотрели с интересом. И он повел дальше, каждым словом прибавляя себе уверенности: — Судя из услышанного, к Евгению Сойке ни один из вас хорошо не относится. Тем не менее, вы были на похоронах. Проводили его в последний путь. Поминаете и пригласили совсем незнакомого человека в свою уважаемую компанию. Не думаю, что наша встреча тут и при таких обстоятельствах — лишь формальность.

— Вы правы, — согласился инженер. — Благодаря вам смерть пана Геника не удалось списать на самоубийство. Что, между прочим, устроило бы и криминальную полицию, и читателей газеты пана Попеляка. Хотите ясности и откровенности? Прошу очень, у нас свободная страна, имеете на это право. Согласны, что своим быстрым освобождением из полиции обязаны вмешательству всеми нами уважаемой пани Магды?

Клим перехватил ее взгляд. Любопытства уже не видел, она следила за разговором с легким азартом, который выдавал блеск глаз.

— Я еще плохо знаю местные законы, пане Вишневский. Однако я знаю законы. Очевидно, что моей вины в гибели адвоката Сойки нет. Так вот, на волю я бы вышел рано или поздно, это лишь вопрос времени.

— Не только, — снова вмешался Моравский. — Криминальная полиция могла передать вас коллегам из секретной. Дальше за вас могла взяться даже военная контрразведка. Ведь вы — иностранец, приехали с неизвестной целью к Сойке из России…

— Я из Украины, — напомнил Кошевой. — Или, если вам так удобнее, можете употреблять термин «Малороссия», официально принятый у меня на родине. Только Россией город Киев никогда не был.

— Хватит вам, — отмахнулся Моравский. — Мы тут говорим не про геополитику, разрази ее гром! Ваша провинция в составе Российской империи. Поэтому вы, оказавшись не в тот час и не в том месте, могли рассматриваться нашими коллегами из контрразведки как российский шпион. Приехали установить тайный контакт с лицом, подозреваемым в сотрудничестве с российской агентурой. Вмешательство пани Магды от такого досадного приключения вас уберегло. Ясно ли я высказался, достаточно ли четко? Или вам уже совсем разжевать?

У Клима перехватило дыхание.

Враз почувствовал себя не просто безоружным перед вражеским нашествием — унизительно голым, совершенно беззащитным. Захотелось прикрыть срамные места, съежиться, развернуться бочком и неуклюже бежать прочь, подальше отсюда. Пусть считают каким угодно трусом, к подобной напасти Кошевой не был готов.

Адвокат Евгений Сойка — российский агент.

Не зная, как на это реагировать и нужна ли реакция вообще, Клим замолчал, не имея никакого желания говорить о чем бы там не было. Это не прошло мимо внимания собрания. Компания переглянулась. Магда качнула веером в сторону редактора Попеляка, а инженер Вишневский наполнил бокалы, но не приглашал, лишь пригубил свой. Советник взял с него пример, другие своих не трогали. Промокнув губы, инженер прокашлялся:

— Пане Кошевой, все присутствующие знают и понимают то, что вряд ли так уж интересует извозчика, дворника, официанта, лавочника, сапожника, портного, парикмахера. Так же не переживают об этом лычаковский батяр, вор из Клепарова или торговец с Краковского базара. Возможно, определенные настроения все эти и другие не упомянутые мной граждане, вплоть до последнего бродяги, таки испытывают. Однако не в полной мере понимают опасность, которая уже давно не теплится, не в зародыше, и которую следует воспринимать достаточно серьезно. Пан Моравский имеет немало хороших знакомых среди депутатов Галицкого сейма. Поэтому прекрасно знает, какие силы сейчас, после русской революции, собираются там и уверенно поднимают голову. А пан Попеляк чуть ли не в каждом номере своей газеты пишет колонку, где бьет тревогу. Однако что-то заслоняет людям глаза и закладывает уши. Пусть бы не слышали проб пана Януша — но не слышат и выстрелов!

— Выстрелов? — переспросил Клим.

Но не потому, что не расслышал. Чтобы не молчать, потому что дальше почувствовал себя голым, беспомощным, уязвимым и чужим, как никогда. Веко дергалось сильнее, чем обычно.