Ада, или Отрада

Пространство связано с нашими чувствами зрения, осязания и мускульного усилия; Время смутно связано со слухом (тем не менее глухой воспринимает «движение» времени несравнимо лучше, чем безрукий и безногий слепец саму идею «движения»). «Пространство есть роение в глазах, а Время – звон в ушах», замечает Джон Шейд, современный поэт, которого цитирует вымышленный философ («Мартин Гардинер») в «Амбидекстровой Вселенной», стр. 165. Пространство опускается на землю, но Время остается между мыслителем и большим пальцем, когда мосье Бергсон работает своими ножницами. Пространство откладывает свои яйца в гнездах Времени: здесь «до», там «после», – и пестрая кладка «мировых точек» Минковского. Сознанию органически легче измерить отрезок Пространства, чем «отрезок» Времени. Понятие Пространства, по-видимому, сложилось раньше понятия Времени (приводит Уитроу замечание Гюйо). Неразличимая пустота (Локк) бесконечного пространства умозрительно отличима (и, собственно, иначе не может быть и представлена) от яйцеобразной «пустоты» Времени. Пространство бурно разрастается на почве иррациональных чисел, Время же несводимо к корням и «птичкам» на классной доске. Один и тот же участок Пространства может казаться мухе более протяженным, чем С. Александеру, но то, что является мгновением для него, не становится «часами для мухи», поскольку, будь это так, мухи бы не ждали, пока их прихлопнут. Я не могу представить Пространство без Времени, но я отлично могу вообразить Время без Пространства. «Пространство-время», этот отвратительный гибрид, в котором даже дефис выглядит фальшивкой. Можно быть ненавистником Пространства и любителем Времени.

Есть люди, которые умеют складывать дорожные карты. Автор этих строк к ним не относится.

Теперь, полагаю, мне следует сказать несколько слов о моем отношении к «Относительности». Оно не исполнено сочувствия. То, что многие космогонисты склонны принимать за объективную истину, на деле является изъяном, присущим математическим выкладкам, которые преподносятся как истина. Тело ошеломленного господина, несущегося в космосе, сокращается в направлении его движения и катастрофически сжимается, когда скорость приближается к значению, за которым, согласно предписанию сомнительной формулы, никакой скорости быть не может. Такое невезение – его, не мое, – я же просто отмахиваюсь от всей этой ерунды о часах того господина, которые будто бы замедляют ход. Время, требующее для верного понимания предельной ясности сознания, является наиболее рациональным элементом жизни, и мой здравый смысл считает себя оскорбленным такого рода полетами «Научной Фантастики». Одно особенно гротескное следствие, выведенное (кажется, Энгельвайном) из Теории Относительности – и опровергающее ее, если не жульничать, – состоит в том, что после скоростного тура по космическим курортам галактонавт и его питомцы вернутся более молодыми, чем были бы, оставаясь все это время дома. Только вообразите их, бодро вышагивающих из своего космоковчега – вроде тех «Львов», кажущихся почти подростками в облегающих спортивных костюмах, что валят из огромных наемных автобусов, которые, случается, останавливаются, бешено пульсируя всеми огнями, перед нетерпеливым седаном джентльмена как раз там, где шоссе, переходя в горную дорогу, сужается, чтобы протиснуться через деревню.

Воспринимаемые события можно рассматривать как синхронные, когда они принадлежат к одному периоду внимания; точно так же (коварное сопоставление, неустранимая препона!) можно визуально обладать участком пространства – скажем, киноварным кругом с фронтальным видом игрушечного автомобиля внутри его белой сердцевины, запрещающим проезд по улочке, на которую я, однако, свернул одним яростным coup de volant. Я знаю, что релятивисты, оболваненные своими «световыми сигналами» и «путешествующими часами», пытаются ниспровергнуть идею одновременности на космической шкале, но давайте представим себе гигантскую ладонь, большой палец которой касается одной планеты, а мизинец – другой. Неужели она не будет касаться обеих планет одновременно, или тактильные совпадения еще более обманчивы, чем визуальные? Кажется, в этом месте мне лучше сдать назад.

Такая небывалая засуха поразила Гиппон в самые плодотворные месяцы епископства Августина, что клепсидры пришлось заменить песочными часами. Он определял Прошлое как то, чего уже нет, а будущее как то, чего еще нет (на самом деле будущее – это фантазм, принадлежащий к иной категории мышления, существенно отличной от категории Прошлого, которое, по крайней мере, было здесь еще мгновение назад – куда я положил его? В карман? Но поиски сами по себе уже «прошлое»).