Ада, или Отрада

В том же смысле личного, осознаваемого времени я могу пустить мое Прошлое задним ходом, наслаждаться этим моментом воспоминаний так же, как рогом изобилия, чей лепной ананас едва не задел мою голову, и постулировать, что в следующий миг космический или телесный катаклизм способен – нет, не убить меня, но погрузить в состояние вечного оцепенения, такого рода, который абсолютно, сенсационно неизвестен науке, – тем самым лишая естественный распад какого бы то ни было логического или хронологического значения. Сверх того, эта мысль касается и гораздо менее любопытного (хотя важного, весьма важного) Всеобщего Времени («мы потратили уйму времени на рубку голов»), известного также как Объективное Время (в действительности крайне грубо сотканного из множества личных времен), представляющего собой, одним словом, историю человечества и чувства, гуманизма и юмора и всего такого прочего. Ничто не препятствует людской расе как таковой вовсе не иметь грядущего, если, к примеру, наш род, незаметно меняясь (это аппарель моего аргумента), эволюционирует в novo-sapiens’a или в совершенно другой вид, который будет наслаждаться иными формами существования и воображения, за пределами человеческого представления о Времени. В этом смысле человек никогда не умрет, поскольку его эволюционный процесс может не иметь таксономической точки, соответствующей последней стадии человека в цепи небольших изменений, которые превращают его в Neohomo или в некую омерзительную пульсирующую слизь. Полагаю, наш друг больше не станет нам досаждать.

Я пишу «Текстуру Времени» – трудное, восхитительное и благословенное сочинение, которое я намерен положить на освещенный рассветными лучами стол все еще отсутствующего читателя, – чтобы очистить мое собственное представление о Времени. Я хочу исследовать сущность Времени, а не его течение, ибо я не верю, что его сущность может быть сведена к его течению. Я хочу ласкать Время.

Можно быть любителем Пространства и его возможностей: возьмем, к примеру, скорость, скольжение и сабельный свист скорости; орлиный триумф управляемой скорости; счастливый крик виража; а можно быть любителем Времени, эпикурейцем длительности. Я наслаждаюсь Временем чувственно, его материей и протяженностью, ниспаданием его складок, само́й неосязаемостью его сероватой кисеи, прохладой его континуума. Я хочу с этим что-нибудь сделать; предаться иллюзии обладания. Я знаю, что всякий, кто пытался добраться до зачарованного замка, заплутал во мраке или сгинул в трясине Пространства. Я также знаю, что Время – это жидкая среда для разведения метафор.

Отчего так трудно, так унизительно трудно, навести умственный фокус на понятие Времени и удержать его для критического рассмотрения? Что за натуга, что за неуклюжая возня, какое раздражающее утомление! Все равно что рыться одной рукой в перчаточном отделении в поисках дорожной карты – выуживая Черногорию, Доломиты, бумажные деньги, телеграмму – все что угодно, кроме части хаотичной местности между Ардезом и Чтотосопрано, во тьме, под дождем, стараясь воспользоваться красным светом в угольной черноте, с щетками, работающими как метроном, как хронометр: слепой перст пространства вонзается и рвет текстуру времени. Так и Аврелий Августин, он тоже, в своих схватках с этим предметом пятнадцать столетий тому назад испытал эту странную физическую муку мелеющего ума, щекотики аппроксимации, увертки умственного истощения – но он хотя бы мог дозаправить свой мозг данной ему Господом энергией (поместить здесь сноску о том, что это истинное наслаждение следить за тем, как он спешит продолжить свои размышления и перемежает их, между песками и звездами, страстными пароксизмами молитв).

Вновь заблудился. На чем я остановился? Где я нахожусь? Проселочная дорога. Глушу двигатель. Время – это ритм: ритмичный стрекот насекомых теплой сырой ночи, пульсация мозга, дыхание, стук молоточка в виске – вот наши верные хранители времени, а рассудок корректирует лихорадочный ритм. Один мой пациент мог различать вспышки, следовавшие с промежутком всего в три миллисекунды (0,003!). Завел снова.