Ада, или Отрада

– необыкновенно напоминала ардисовскую Аду, как она вышла на снимке (вместе с матерью) в «Белладонне», пестром киножурнальчике, который ему прислал Грег Эрминин, полагавший, что Вану приятно будет увидеть тетушку и кузину вдвоем, в калифорнийском патио, накануне премьеры. Варвара, старшая дочь покойного генерала Сергея Прозорова, в первом действии приезжает из своего далекого женского монастыря Цицикар в Пермь (иначе называемую Пермацетом), захолустный городок на Акимском заливе Северной Канадии, чтобы почаевничать с Ольгой, Машей и Ириной в день именин последней. К великому огорчению монашки, три ее сестры мечтают лишь о том, чтобы уехать из холодного, сырого, кишащего москитами, хотя в остальном приятного патриархального «Перманента», как шутливо прозвала этот город Ирина, ради светской жизни в далекой и грешной Москве (Айдахо), бывшей столице Эстотиландии. Первое издание своей пьесы, которой недостает самой малости, чтобы ее можно было с тихим стоном назвать шедевром, Tchechoff (как он писал свое имя, живя в том году в затрапезном Русском Пансионе, Ницца, улица Гуно, 9) обременил нелепой двухстраничной сценой, содержащей все те сведения, от которых он хотел поскорее отделаться – большие ломти воспоминаний и важные даты – слишком тяжкое бремя, чтобы взваливать его на хрупкие плечи трех несчастных эстотиек. Впоследствии он наполнил этими сведениями, распределив их между персонажами, значительно более длинную сцену, в которой приезд монашки Варвары предоставил автору удобную возможность удовлетворить беспокойное любопытство публики. То был ловкий драматургический прием, но, к несчастью (как это нередко случается с героями, введенными с техническими целями), монашка осталась, и только к концу третьего, предпоследнего действия автору удалось выдворить ее обратно в монастырь.

«Полагаю, – сказал Ван (зная свою девочку), – что ты не желала принимать никаких советов от Марины для своей Ирины?»

«Это привело бы только к ссоре. Ее подсказки всегда сердили меня, потому что она делала их в саркастичной, оскорбительной манере. Я слышала, что птицы-матери доходят до невротических припадков ярости и глумления, когда их бесхвостые беднячки медленно учатся летать. Увольте. Вот, кстати, программка моего провала».

Ван пробежал список исполнителей и действующих лиц и обратил внимание на две занятные детали: роль офицера-артиллериста Федотика (комедийный орган которого состоял из постоянно щелкающей камеры) исполнял «Ким (сокращение от Яким) Эскимософф», а некто по имени Джон Старлинг играл Скворцова (секунданта на довольно любительской дуэли в последнем действии). Когда он между прочим заметил, что у Старлинга самая подходящая для такой роли фамилия (скворец по-английски «starling»), Ада густо покраснела, точь-в-точь как в Прежние Времена.

«Да, – сказала она, – Джон был очень милым юношей, и я слегка увлеклась им, однако он не вынес волнений и разлада: еще с отроческих лет он был puerulus жирного балетмейстера Делягилева и в конце концов покончил с собой. Видишь (“румянец сменился матовой бледностью”), я не скрываю ни единого пятнышка того, что рифмуется с Пермью».

«Вижу. А Яким —»

«Ох, с ним ничего».

«Нет, я имею в виду, Яким-то хотя бы не делал, как его рифменный тезка, снимков твоего брата, обнимающего свою девочку? В роли Зара д’Лер».

«Не могу сказать. Припоминаю, что наш режиссер не возражал против небольшой комической разрядки».

«Заря en robe rose et verte, в конце первого действия».

«Кажется, я слышала щелчок за кулисами и здоровый смех в зале. Вся роль бедняжки Старлинга сводилась к тому, чтобы, сидя в лодке на реке Каме, крикнуть из-за сцены, подавая сигнал моему жениху, что пора идти на дуэльную поляну».

Но перейдем теперь к нравоучительной метафорике друга Чехова, графа Толстого.

Мы все знаем эти старые платяные шкапы в старинных отелях субальпийской зоны Старого Света. Сперва открываешь их с величайшей осмотрительностью, очень медленно, в тщетной надежде приглушить душераздирающий скрип, нарастающий крик, издаваемый дверцей на половине своего пути. Однако вскоре обнаруживаешь, что если дверцу открывать или закрывать одним быстрым и решительным движением, то кошмарные петли будут застигнуты врасплох и торжествующая тишина останется нерушимой. Несмотря на редкостное и яркое блаженство, которое охватывало и наполняло их (и мы подразумеваем здесь не один лишь розовый узор Эроса), Ван и Ада знали, что некоторые воспоминания следует держать взаперти, дабы они не терзали каждый нерв души своими жуткими стонами. Но если быстро провести операцию, если неизгладимое зло упомянуть промеж двух мимоходом сказанных колкостей, то есть надежда, что анестетик самой жизни смягчит страшную боль в процессе распахивания ее створки.