Ада, или Отрада

Наведя справки, они выяснили, где проходит повторный показ «Юных и Про́клятых» (1890) – в захудалом кинозале, главной специальностью которого были Цветистые Вестерны (как раньше называли эти пустыни неискусства). Так вот во что в конце концов выродились «Enfants Maudits» (1887) м-ль Ларивьер! У нее двое подростков во французском замке отравили свою овдовевшую мать, которая соблазнила молодого соседа, любовника одного из ее отпрысков-близнецов. Наша авторша сделала много уступок свободе нравов того времени и грязной фантазии сценаристов; но и она, и исполнительница главной роли отреклись от конечного результата многочисленных манипуляций с сюжетом, ставшим историей убийства в Аризоне вдовца, собиравшегося жениться на спившейся проститутке, играть которую Марина вполне благоразумно отказалась. Но бедная Адочка держалась за свою маленькую роль, двухминутную сцену в трактире. Во время репетиций ей казалось, что она неплохо справляется с образом коварной буфетчицы – пока режиссер не отчитал ее за то, что она двигается, как угловатый подросток. Она не снизошла до просмотра законченной картины и нисколько не стремилась к тому, чтобы Ван посмотрел ее теперь, но он напомнил ей, как тот же постановщик, Г. А. Вронский, сказал ей, что она достаточно хороша собой, чтобы однажды стать дублершей Леноры Коллин, которая в двадцать лет была такой же привлекательно неуклюжей и так же напрягала и поднимала плечи, когда пересекала комнату. Просмотрев предваряющую фильм еженедельную программу, они наконец дождались «Юных и Про́клятых», но лишь для того, чтобы обнаружить, что вся сцена в трактире была вырезана – за исключением совершенно отчетливой тени Адиного локтя, как добродушно утверждал Ван.

На другой день в их небольшой гостиной с черным диваном, желтыми подушками и защищенным от сквозняков эркером, новое окно которого, казалось, увеличивало медленно и ровно падавшие снежинки (по совпадению, их стилизованное изображение украшало обложку свежего номера «Денди и бабочки», лежавшего на подоконнике), Ада принялась обсуждать свою «драматическую карьеру». Ван скрывал, что этот предмет вызывает в нем тошную скуку (в то время как ее страсть к естествознанию, напротив, приобрела для него ностальгическое очарование). Изложенное на бумаге существовало для Вана только в своей отвлеченной чистоте, в своей неповторимой притягательности для столь же идеального ума. Оно всецело принадлежало своему создателю и не могло быть продекламировано или исполнено имитатором (на чем настаивала Ада) без того, чтобы смертельный удар чужого сознания не прикончил художника в самом логове его искусства. Написанная драматургом пьеса по определению превосходит самое лучшее ее исполнение, даже если автор самолично выступит ее постановщиком. Со всем тем, Ван соглашался с Адой, что звучащий экран, бесспорно, предпочтительнее живого театрального представления по той простой причине, что посредством первого режиссер может воплотить и сохранить для последующего неограниченного воспроизведения свое наивысшее достижение.

Ни он, ни она не могли представить себе разлук, которых могло бы потребовать ее профессиональное пребывание «на натурных съемках», как не могли они вообразить и совместных поездок в полные любопытных глаз места, жизни вдвоем в Голливуде, С.Ш.А., или в Айвиделле, Англия, или в сахарно-белом «Отеле Конриц» в Каире. По правде говоря, они вовсе не представляли себе какой-либо другой жизни, кроме теперешней tableau vivant, высоко в дивном сизом небе Манхэттена.

Четырнадцатилетняя Ада твердо верила, что быстро станет звездой, и там, в зените славы, с оглушительным громом разразится призматическими слезами триумфа. Она посещала специальные курсы. Неудачливые, но одаренные актрисы, а также Стан Славский (не родственник и не сценический псевдоним) давали ей частные уроки драмы, отчаяния и надежды. Ее дебют стал тихой маленькой катастрофой; последующим выступлениям искренне аплодировали только близкие друзья.

«Первая любовь, – сказала она Вану, – это твоя первая овация, и именно она создает великих артистов – убеждал меня Стан, которому вторила его пассия, сыгравшая мисс Блестку Треугольникову в “Гимнастических кольцах”. Настоящее признание может прийти только с последним венком».

«Bosh! [Чушь!]» – сказал на это Ван.

«Вот именно, его тоже освистали наемные писаки-капюшонники в гораздо более старых Амстердамах, и посмотри, как триста лет спустя каждый попка-дурак из поп-группы копирует его! Я и сейчас думаю, что не лишена дарования, но, кто знает, не путаю ли я верный подход с талантом, который не даст и ломаного гроша за правила, выведенные из искусства прошлого».

«Что ж, по крайней мере ты это понимаешь, – сказал Ван, – и ты подробно изложила все это в одном из своих писем».