Ада, или Отрада

У Вана имелись веские причины к тому, чтобы опустить технические детали, раскрывающие способ сообщения между Террой Прекрасной и нашей страшной Антитеррой. Его познания в физике, механике и тому подобных вещах ограничивались царапинами на доске частной школы. Он утешал себя мыслью, что ни один цензор в Америке или Великобритании не пропустит даже мимолетного упоминания «магнитных» безделушек. Без лишних хлопот он позаимствовал то, что его величайшие предшественники (Контрштейн, к примеру) представляли себе в качестве движителя пилотируемой капсулы, в том числе блестящую идею возрастания (под влиянием контрштейновского типа промежуточной среды между единородными галактиками) начальной скорости в несколько тысяч миль в час до нескольких триллионов световых лет в секунду, с последующим безопасным уменьшением до плавного парашютного спуска. Вновь разводить в иррациональных измышлениях всю эту Сиранометрию и «научную фантастику» было бы не только скучно, но и нелепо, ибо никто не знал, насколько удалены Терра или другие бесчисленные планеты с колокольнями и коровами во внешнем или внутреннем пространстве: «внутреннем», потому что нельзя отрицать возможности их микроскопического присутствия в золотистых глобулах, быстро поднимающихся в этом высоком бокале Моэта или в корпускулах моего, Вана Вина —

(или моего, Ады Вин)

– кровотока, или в гное спелого фурункула господина Некто, только что вскрытого на Некторе или Нектоне. К тому же, хотя на полках библиотек в доступном и чрезмерном изобилии имелись всевозможные пособия, никакими путями нельзя было добраться до запрещенных или сожженных книг трех космологов – Эртиньи, Ютса и Язина (псевдонимы), опрометчиво положивших начало всей этой катавасии полвека тому назад, вызвав и поощрив смятение, безумие и отвратительные романчики. Ко времени «Писем» все трое ученых сгинули: Э. покончил с собой, Ю. был похищен банщиком и вывезен в Татарию, Я. – румяный, седоусый старик – доводил до помешательства своих якимских тюремщиков необъяснимым треском, неутомимым изобретением невидимых чернил, хамелеонской маскировкой, нервными сигналами, спиральными световыми излучениями и чревовещательными трюками с имитацией пистолетной пальбы и воя сирен.

Бедный Ван! Стремясь изо всех сил отделить террийскую корреспондентку от образа Ады, он вызолотил и нарумянил свою Терезу до того, что она стала олицетворением само́й банальности. Героиня его романа сводила с ума своими посланиями одного ученого на нашей легко сходящей с ума планете; его похожее на анаграмму имя, Сиг Лэмински, Ван частично позаимствовал у последнего врача Аквы. Когда страстное увлечение Сига перешло в любовь, а сочувствие читателя сосредоточилось на его очаровательной, меланхоличной, обманутой жене (в девичестве Антилия Глемс), наш автор столкнулся с новой мучительной задачей – искоренить в этой Антилии, природной брюнетке, все черты Ады, превратив тем самым еще одного персонажа в куклу с обесцвеченными волосами.

Передав Сигу дюжину сообщений со своей планеты, Тереза прилетела к нему, и нашему ученому пришлось поместить ее в своей лаборатории на предметное стекло под мощным микроскопом, дабы рассмотреть крошечные, хотя в остальном совершенные формы своей малютки-возлюбленной, грациозного микроорганизма, протягивающего прозрачные придатки к его огромному влажному глазу. Увы, тестибулу (т. е. пробирку, не путать с тестикулой, орхидеей) с микрорусалкой Терезой, плавающей внутри, «случайно» выбросила ассистентка профессора Лэмина (он к тому времени подрезал свое имя) Флора, первоначально черноволосая, с мраморно-белой кожей роковая красавица, которую спохватившийся автор преобразил в третью безликую куклу с пучком мышиного цвета волос.

(Антилия позднее вернет себе мужа, а Флора будет устранена. Приписка Ады.)