Ада, или Отрада

«Кофе подадут в Желтую гостиную, – сказала Марина таким траурным голосом, как если бы говорила о ссылке в Сибирь. – Джонс, пожалуйста, не наступайте на телефонный шнур. Ты не представляешь, Демон, до чего мне не хочется вновь, спустя столько лет, видеть этого неприятного Норберта фон Миллера, ставшего, вероятно, еще более высокомерным и угодливым, а кроме того, я убеждена, он не понимает, что жена Данилы – это я. Он из балтийских русских (поворачиваясь к Вану), но вообще-то echt deutsch, хотя его мать урожденная Иванова или Романова, или что-то такое. Она владела миткальной мануфактурой в Дании или Финляндии. Ума не приложу, как он сумел заделаться бароном: двадцать лет тому назад он был просто господином Миллером».

«Каковым и остался, – холодно сказал Демон, – поскольку ты смешала двух Миллеров. Поверенный Данилы – это мой старый друг Норман Миллер, адвокатское бюро “Фейнли, Фехлер и Миллер”, наружностью он вылитый Вильфрид Лорье. А у Норберта, помню, голова как Kegelkugel, живет он в Швейцарии, прекрасно осведомлен, за кого ты вышла замуж, и этот Миллер мерзавец, каких поискать».

Быстро выпив чашку кофе с рюмкой вишневого ликера, Демон поднялся.

«Partir c’est mourir un peu, et mourir c’est partir un peu trop. Скажи Даниле и Норману, что завтра в любое время я буду рад встретиться с ними за чаем в “Бриане”. Кстати, как Люсетта?»

Марина нахмурилась и покачала головой, изображая любящую, обеспокоенную мать, хотя, в сущности, к дочерям она испытывала даже меньше привязанности, чем к милому Даку и жалкому Дану.

«Ох, как же мы волновались, – сказала она наконец, – как ужасно волновались. Но теперь, судя по всему —»

«Ван, – обратился Демон к сыну, – будь добр. Шляпы у меня не было, но были перчатки. Скажи Бутейану, чтобы поискал в галерее, я мог обронить их там. А, нет! Погоди. Все в порядке. Я оставил их в автомобиле, поскольку помню прохладу этого цветка, вынутого на ходу из вазы…»

Он отбросил его в сторону, отбрасывая вместе с ним тень своего мимолетного желания погрузить обе руки в вырез платья и обхватить мягкую грудь.

«Надеялась, что ты переночуешь здесь, – сказала Марина (которой, впрочем, было все равно). – Какой у тебя номер комнаты в отеле, не двести ли двадцать второй, часом?»

Ей нравились романтические совпадения. Демон сверился с биркой на ключе: 221, что было достаточно хорошо в профетическом и анекдотическом отношениях. Лукавая Ада, разумеется, бросила украдкой взор на Вана, который напряг крылья носа, изображая Педро, обладателя прекрасных точеных ноздрей.

«Надсмехаются над старухой, – сказала Марина не без кокетства и по русскому обычаю поцеловала гостя в склоненный лоб, когда он поднес ее руку к своим губам. – Прости, – прибавила она, – я не выйду на террасу. Не выношу мрака и сырости. Чувствую, что у меня уже подскочила температура, до тридцати семи и семь, по меньшей мере».

Демон постучал по барометру, висевшему у двери, но по нему так часто ударяли, что прибор уже перестал отзываться сколько-нибудь вразумительным образом и не шелохнулся, показывая четверть четвертого.

Ада и Ван вышли проводить его. Стояла душная ночь, моросил «зеленый дождь», как его называли ладорские земледелы. Черный седан Демона, окруженный лаковыми лаврами, элегантно поблескивал под тусклым фонарем крыльца, вокруг которого летали белесые мотыльки. Он нежно расцеловал детей, Аду в одну щеку, Вана в другую, затем вновь ее – в сгиб белой руки, которой она обняла его за шею. Никто не обращал внимания на Марину, махавшую из танжелового окна эркера концом своей шитой стеклярусом шали, хотя оттуда она могла видеть лишь блеск капота и косые струи дождя в свете фар.

Демон натянул перчатки и умчался прочь, громко шурша мокрым гравием.

«Этот последний его поцелуй зашел слишком далеко», заметил Ван, смеясь.

«Ах да, его губы немного заплутали», засмеялась Ада, и, смеясь, они обнялись во тьме, обходя крыло дома.

На минуту задержались под приветливой кроной, дававшей приют стольким гостям, выходившим из дома выкурить сигару. Безмятежно, невинно, друг подле друга, в своих различных предписанных природой позах, они добавили собственные струйки к более ровному шуму дождя, а потом помедлили, держась за руки, в углу решетчатой галереи, дожидаясь, пока в окнах погаснет свет.

«Что же было слегка не так этим вечером? – мягко спросил Ван. – Ты заметила?»

«Конечно заметила. И все равно я обожаю его. Думаю, он окончательно свихнулся, и у него нет ни своего места, ни занятия в жизни, и он далеко не счастливый человек, да и взгляды его какие-то безответственные, и все же он совершенно особенный».

«Но что пошло не так этим вечером? Ты и двух слов не сказала, а все, что сказали мы, звучало фальшиво. Уж не учуял ли он внутренним своим нюхом меня в тебе, а тебя во мне? Он попытался меня расспросить… Ох, это вовсе не было похоже на милую семейную вечеринку. Что именно пошло не так за ужином?»