Ада, или Отрада

«Не особенно хорошо. Я заказал “Роузли”, как у тебя, но его доставят не раньше Рождества. Хотел подыскать “Силентиум” с коляской, и ничего не вышло, потому что война, хотя остается загадкой, как война связана с мотоциклами. Но мы обходимся, Ада и я, мы обходимся, ездим верхом, на велосипедах, даже парим на феероплане».

«Вот странно, – сказал лукавый Демон, – отчего мне вдруг пришли на ум дивные строки нашего великого канадийца о зардевшейся Ирэн:

Le feu si délicat de la virginité
Qui что-то там sur son front…

Хорошо. Ты можешь переправить в Англию мой, если только —»

«Кстати, Демон, – перебила его Марина, – как бы мне обзавестись таким старомодным просторным лимузином с пожилым опытным шофером, какой, к примеру, столько лет служит у Прасковьи?»

«Невозможно, дорогая. Они все уже или на небесах, или на Терре. Но о чем мечтает Ада, что моя молчаливая душка хотела бы получить ко дню рождения? То есть уже в субботу, по расчету по моему, не так ли? Une rivière de diamants?»

«Протестую! – вскричала Марина. – Нет, я серьезно. Я против того, чтобы ты дарил ей квака сесва (quoi que ce soit), мы с Даном обо всем позаботимся».

«К тому же ты забудешь», сказала Ада, смеясь, и проворно показала кончик языка Вану, который наблюдал за ее условной реакцией на «бриллианты».

«Если только что?» – спросил Ван.

«Если только в гараже Джорджа на Ранта-роуд тебя уже не ждет такой же. Скоро ты будешь парить в одиночестве, Ада, – продолжил он, – Маскодагама закончит свои вакации со мной в Париже. Qui что-то там sur son front, en accuse la beauté!»

Так продолжали они болтать о том о сем, и как не беречь в самых темных закоулках памяти эти яркие воспоминания? Чье лицо не искажает гримаса и кто не закрывает его руками, когда ослепительное прошлое бросает на тебя насмешливые взгляды? Кто, в страхе и уединении долгой ночи —

«Что это было?» – воскликнула Марина, боявшаяся клерэтических гроз даже больше антиамберийцев ладорского графства.

«Зарница», предположил Ван.

«А мне кажется, – сказал Демон, повернувшись на стуле, чтобы обозреть плещущие занавеси, – что вспышка фотоаппарата. Ведь среди нас знаменитая актриса и прославленный акробат».

Ада подбежала к окну. Под встревоженными магнолиями стоял бледный мальчик в окружении двух разинувших рты служанок и целил своим объективом в безобидное и беззаботное семейство. Впрочем, то было лишь ночное марево, обычное в этих краях июльское явление. Никто не снимал с магнием, кроме Перуна, бога грома, чье имя нельзя было называть. В ожидании раскатов Марина принялась вполголоса отмерять секунды, как если бы молилась или считала пульс у едва живого человека. Она знала, что каждый удар сердца покрывает расстояние в одну версту непроглядной ночи, между бьющимся сердцем и обреченным пастухом, упавшим где-то – ах, очень далеко – на вершине горы. И вот загрохотало, но скорее глуховато. Вторая вспышка высветила геометрию французского окна.

Ада вернулась на свое место. Ван поднял ее салфетку из-под ее стула и во время этого нырка коснулся виском ее колена.

«Могут ли мне принести еще петерсоновых рябчиков, Tetrastes bonasia windriverensis?» – важно спросила Ада.

Марина тряхнула миниатюрным и мелодичным бронзовым колокольчиком. Демон положил ладонь на тыльную сторону Адиной руки и попросил ее передать ему странно знакомый по звучанию предмет. Она передала его по прерывистой дуге. Демон вставил монокль и, заглушая голос воспоминаний, осмотрел вещицу. Нет, это не тот колокольчик, что стоял когда-то на подносе у постели в одной из затененных комнат шале д-ра Лапинера; и даже не швейцарской работы; это было всего только одно из тех благозвучных переложений, которые обнаруживают грубую подделку парафраста, едва заглянешь в оригинал.