Ад

И мои губы повторяют с изумлением изречённую ложь, в то время, когда мои глаза рассматривают невинную и хрупкую женщину, жертву всеохватывающей природы, которая её раздавливает, её обваливает в собственной крови, высвобождает в ней всё то, что может причинить страдание.

Акушерка засучила рукава и надела резиновые перчатки. Видно, как она действует, словно лапищами, своими огромными чёрно-красными и блестящими ладонями.

И всё это становится кошмаром, в который я верю наполовину, будучи с тяжёлой головой, с горлом, перехваченным едким убойным запахом и запахом карболовой кислоты, налитой доверху в бутылки.

Тазы, наполненные водой красной, водой розовой, водой желтоватой. Куча испачканного белья в углу, и другие салфетки повсюду, развёрнутые подобно белым крыльям, с их свежим запахом.

В один момент невнимательности из-за крайней усталости, я услышал крик, отдельный от неё. Крик, который почти лишь неопределённый звук, лёгкий скрип. Это новое существо, которое высвобождается, которое ещё лишь кусок плоти, изъятый из её плоти — её сердце, которое только что из неё вырвали.

Этот крик полностью меня взволновал. Я, являющийся свидетелем всего того, что претерпевают люди, я почувствовал при этом первом человеческом звуке, что во мне завибрировало что-то вроде отеческого и братского чувства.

Она улыбнулась. «Как это быстро прошло!» — сказала она.

*

День кончается. Вокруг неё замолкают. Простой ночник; свет, который иногда слегка шевелит каминные часы, эту бедную, бедную душу. Почти ничего вокруг постели, как в истинном храме.

Она возлежит тут, застывшая в идеальной неподвижности, её открытые глаза направлены к окну. Она видит, как постепенно вечер ниспадает на самый прекрасный из её дней.

На эту опустошённую массу, на этот обессилевший облик нисходит слава создателя, своего рода восторг, который благодарит страдание, и виден новый мир мыслей, возникающий из этого.

Она думает о растущем ребёнке; она улыбается радостям и страданиям, которые он ей принесёт; она также улыбается сестре или брату, которые будут.

И я думаю об этом в то же время, что и она — ия вижу лучше неё её муку.

Эта экзекуция, эта трагедия плоти так обычны и так банальны, что у каждой женщины они запечатлеваются в памяти. И однако никто хорошо не знает этого. Врач, перед которым проходит столько подобных страданий, больше не может этому умиляться, слишком нежная женщина не может больше об этом вспоминать. Сентиментальный интерес одних, профессиональная безучастность других приглушает и изглаживает боль. Но я, который смотрит, чтобы видеть, я знаю весь ужас этой боли при родах, какая, как это сказал недавно человек, которого я слушал, больше не прекращается во чреве матери; и я не забуду никогда великий терзающий прорыв жизни.

Ночник расположен таким образом, что кровать погружена в тень. Я больше не различаю мать; я больше её не знаю; я доверяю ей.

*

Сегодня роженица была перемещена с тщательными предосторожностями в соседнюю комнату, которую она занимала раньше — более просторную и более удобную.

Эту комнату тщательно убрали.

Сделать это было не легко. Я увидел, как встряхивают красные простыни, уносят испачканное постельное бельё, испорченность которого быстро проявилась, моют деревянную часть кровати, переднюю часть камина; и горничная с трудом выталкивала наружу ногой кучу белья, ваты и флаконов. Даже на шторах были следы окровавленных пальцев, а низ кровати был напитан кровью, подобно пресытившемуся зверю.

*

На этот раз говорила Анна.

«Будьте осторожны, Филипп, вы не понимаете христианскую религию. Вы не знаете точно, что это такое. Вы говорите о ней, — добавила она, улыбаясь, — как женщины говорят о мужчинах, или как говорят мужчины, когда они хотят высказаться о женщинах. Её главная составная часть — это любовь. Она обеспечивает любовь между существами, которые инстинктивно ненавидят друг друга. Это также, в нашем сердце, изобилие любви, которая единственная соответствует всем нашим стремлениям, когда мы маленькие, к которой потом присоединяется вся нежность, как сокровище к сокровищу. Это закон излияния чувств, которому отдаются, и питание этого излияния. Это сама жизнь, это почти творение, это почти некто.

— Но, моя прекрасная Анна, это же не христианская религия. Это вы…»

*

Среди ночи я услышал разговор через перегородку. Я победил свою усталость; я посмотрел.

Мужчина был один, лежащий в своей постели. В комнате оставили лампу, с наполовину уменьшенным огнём. Он слегка шевелится. Он спит. Он говорит… Он бредит.