А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1

Хомяков-естествоиспытатель наравне с Хомяковым-философом утверждал подлинную религиозную гносеологию: как сказал бы Федоров, такая гносеология держится не вопросом, «почему сущее существует», умственным, отвлеченным, ни к чему не обязывающим, а вопросом о том, «почему живущие страдают и умирают»[1205], нудящим к работе не только ума, но и сердца, к выходу за пределы собственного одинокого «я», к подвигу «деятельной любви», который спустя десятилетия будет проповедовать в романе «Братья Карамазовы» старец Зосима.

В любви, по Хомякову, лежит начало искусства: истинное художество «не есть произведение одинокой личности», гордынно возносящей себя над другими людьми, но «образ самосознающейся жизни»[1206], ее «живой плод», форма, в которую отливаются идеалы народные. «Для того, чтобы человеку была доступна святыня искусства, надобно, чтобы он был одушевлен чувством любви верующей и не знающей сомнения: ибо создание искусства (будь оно музыка, или живопись, или ваяние, или зодчество) есть не что иное, как гимн его любви»[1207]. Подлинный, религиозный художник в своем стремлении «воплотить тайны человеческого духа в очерки человеческого образа»[1208] движим любовью к Божьему созданию, состраданием ко всей стенающей твари, чаянием ее спасения и преображения. Без этой любви творец, пусть и в совершенстве владеющий приемами мастерства, только ремесленник, не способный к чуду воплощения «любимого идеала»[1209].

Наконец, сама идея веры и Церкви утверждается Хомяковым через идею любви. Любовь для него не только высшая форма связи человека с человеком, «тот высший закон, которым должны определяться отношения человека к человеку вообще или лица разумного ко всему роду своему»[1210], но одновременно и форма связи человека и человечества с Богом. А Церковь – средоточие двух этих связей, «орудие и сосуд божественной благодати»[1211], Церковь объемлет все творения Божии, сообщая им целокупность и строй, молитвенно обращая к Создателю «земли, неба и того, что в них».

Любовь, один из сущностных, главных даров благодати, «есть венец и слава Церкви»[1212], и два других зиждительных дара Святого Духа – надежда и вера – питаются и движутся ею. Из убежденности в том, что Церковь Христова дышит «святым и живым единством» веры, любви и надежды, союз которых направляет «каждое действие Церкви»[1213], и истекала у Хомякова-богослова критика инославных христианских исповеданий: католицизма, заменившего дар любви внешним формальным законом (и тем самым пришедшего к подавлению духовной свободы, тогда как истинное христианство объединяет любовь и свободу в законе взаимной любви), и протестантизма, оторвавшего веру от дел, а значит, и от любви, которая не отвлеченна, а деятельна, не удовлетворяется словесным исповеданием блага, стремится ко всецелому водворению его в бытии. «Ибо не сохранится вера там, где оскудела любовь», – заключает мыслитель[1214].

Сущность Церкви «состоит в согласии и в единстве духа и жизни всех ее членов»[1215]. Но это единство не умаляет частного перед общим, не растворяет личность в безликой массе, равнодушной к ее судьбе и беде. Оно подобно тому неслиянно-нераздельному, питаемому любовью единству, которое связует три Лица Троицы и в котором часть равновелика целому. «Исповедав свою веру в Триипостасное Божество, Церковь исповедует свою веру в самое себя»[1216]: животворящий закон любви, основу Божественного Триединства, она через соборность распространяет на человечество. Хомяков убежден, что вне соборности, без «единства, основанного на взаимной любви»[1217], без братски-сердечного общения членов Церкви, как в общине апостольской, где «у множества <…> уверовавших было одно сердце и одна душа» (Деян. 4: 32), невозможна подлинная и совершеннолетняя вера. «Кто отрекается от братства с людьми, тот по неизбежному законопоследствию и в Боге забывает Отца»[1218], – с таким упреком обращается он к римскому исповеданию, заменившему нравственное юридическим, любовь – бездушным, формальным правом. Тот же упрек адресует и доктрине протестантизма, умаляющей значение Церкви. Индивидуализм в деле спасения противоречит духу соборности, «никто один не спасается», спасение возможно лишь в Церкви, в молитвенно-сердечном «единстве со всеми другими ее членами»[1219]. (Заметим, что своим утверждением соборности спасения, совершающегося через Церковь, через веру, надежду, любовь всех предстоящих, Хомяков предваряет и Федорова, и Соловьева, и о. Сергия Булгакова, экклезиологические идеи которых имеют много общего с идеями философа-славянофила.)