77eb4cbcc6db2c1290fdfa6123ec7259

Я уставилась на блюдо, которое выглядело как озеро горячей желтой тины, присыпанной

паприкой, и чем-то комковатым внизу.

- Что это?

- Ешьте и разберетесь.

Я взяла вилку и попробовала маленький кусочек. Горячий Браун оказался открытым

нарезанным сэндвичем из индейки, с беконом и помидорами, запеченным в самом

божественном сырном соусе, к которому когда-либо прикасались мои губы. Я мяукнула, как котенок.

- Я говорил, - удовлетворенно сказал Йонт.

Закончив, я вытерла рот и отпила пива.

- Как насчет родителей Дункана? У него еще остались здесь родственники?

Йонт помотал головой.

- Ревел умер от инфаркта через несколько лет, в 1974, если память не подводит... Его мать

умерла через три года от инсульта.

- Братья, сестры, родные, двоюродные?

- Никого. Дункан был единственным ребенком, и его отец тоже. Сомневаюсь, что вы

найдете родственников с материнской стороны. Они были из округа Пайк, у границы с

Западной Вирджинией. Беднее грязи. Когда она вышла за Ревела, порвала с ними все

связи.

Он посмотрел на часы. Было почти восемь.

- Мне пора домой. Моя передача начинается через две минуты.

- Спасибо за ваше время. Могу я заплатить за ваш ужин?

Йонт бросил на меня взгляд.

- Сразу видно, что вы не бывали на Юге. Леди не покупает ужин джентльмену. Это его

прерогатива.

Он залез в карман, вытащил пачку банкнот и бросил несколько на стойку.

По его совету я провела ночь в гостинице Досуг на Бродвее. Я могла попробовать отель

Браун, но он выглядел слишком навороченным для таких, как я.

“Досуг” был скромной нормальногй гостиницей с полированной фанерой, нейлоновым

ковровым покрытием, поролоновыми подушками и слоем хрустящего полиэтилена под

простыней, на случай, если я намочу постель. Я позвонила в авиакомпанию и обсудила

варианты своего возвращения. Первым (и единственным) было место в самолете во второй

половине дня на следующий день. Я ухватилась за этот вариант, размышляя, чем мне

заняться все это время.

Подумала о визите в мужскую школу Луисвилля, которую Дункан закончил в 1961 году. В

глубине души я сомневалась, что там можно много узнать. Портер Йонт нарисовал

непривлекательный портрет молодого Дункана Оукса. По мне, он выглядел

поверхностным избалованным манипулятором. С другой стороны, он был так молод, когда

погиб, двадцать два-двадцать три года. Я подозреваю, что большинство из нас в этом

возрасте полностью зациклены на себе. В двадцать два я успела побывать замужем и

развестись. А в двадцать три я не только была замужем за Даниэлом, но ушла из полиции

и пребывала в полной растерянности. Я думала, что была взрослой, но на самом деле была

глупой и ничего не понимала. Мои суждения были ошибочными, а восприятие

действительности неправильным. Кто я такая, чтобы осуждать Дункана? Он мог стать

хорошим человеком, если бы прожил дольше. Размышляя об этом, я почувствовала

странную печаль обо всех шансах, которые он упустил, об уроках, которые он никогда не

выучил, о мечтах, которые не сбылись из-за его раннней смерти. Кем бы он ни был, я могу, по крайней мере, проявить уважение.

В десять утра на следующий день я припарковала машину на боковой улице неподалеку от

мужской школы Луисвилля. Здание было трехэтажным, из темно-красного кирпича с

белой отделкой. Окружающий микрорайон состоял из узких домов из темно-красного

кирпича, с узкими проходами между ними.

Я поднялась по бетонным ступенькам. Над входом в одинаковых нишах расположились

два похожих на гномов школяра, читающие какие-то дощечки. На камне были вырезаны

годы 1914 и 1915, видимо, отмечающие годы постройки здания. Я толкнула дверь и вошла.

Интерьер определялся панелями из серого мрамора, с серыми стенами над ними. Пол в

фойе был из серого в крапинку мрамора, с непонятными трещинами там и сям. В

аудитории далеко впереди виднелись опускающиеся ряды деревянных сидений и

деревянный пол, слегка покоробленный от старости.

Должно быть, шли занятия, потому что коридоры были пусты, и почти никого не было на

лестницах. Я зашла в школьный офис. Окна были высокими. На потолке висели длинные

трубки флуоресцентного освещения. Я спросила, где библиотека, и меня послали на

третий этаж.

Школьная библиотекарша, миссис Каллоуэй, была крепкой женщиной, в длинной

джинсовой юбке и неразрушимых прогулочных туфлях. Ее металлически-седые волосы

были подстрижены в стиле, требующем минимального ухода, который она, наверное, сохраняла годами. Приближаясь к пенсионному возрасту, она выглядела как женщина, которая предпочитает мюсли, йогу, натуральные мази, наклейки на бампер “Спасите

китов!”, заплывы с полярными медведями и длинные велосипедные туры в разных

странах.

Когда я попросила показать мне выпускной альбом за 1961 год, она окинула меня

взглядом, но воздержалась от комментариев. Вручила мне альбом, и я устроилась за

свободным столом. Она вернулась за свой стол и занялась делами, хотя могу сказать, что

она собиралась за мной приглядывать.

Я полистала альбом, рассматривая черно-белые портреты выпускников. Я не искала имя

Дункана. Просто впитывала все, пытаясь проникнуться ощущением времени, которое