Мистер Уолтер охотно меня выслушал, но мои взгляды он не разделял. В его глазах человек, который написал великое стихотворение или великую пьесу, вовсе не был равен человеку, который победил горстку невооруженных дикарей или украл у варваров кусок земли и присоединил его к Империи. В глубине души он разделял мнение английской землевладельческой аристократии, которая считала, что обычный успешный генерал, адмирал или государственный деятель намного важнее, чем Шекспир или Браунинг. Его невозможно было убедить, что имена Гладстона, Дизраэли, Уолсли, Робертса и Вуда будут терять значение и тускнеть день ото дня, так что через сотню лет никто о них и не вспомнит, даже люди образованные, а слава Браунинга, Суинберна, Мередита или даже Оскара Уайльда будет со временем лишь расти и становиться всё ярче, так что через сто или пятьсот лет никому даже в голову не придет сравнивать напористых политиков вроде Гладстона или Биконсфильда с гениями вроде Суинберна или Уайльда. Он этого просто не понимал, а когда понял весомость моих доводов, заявил, что, если это правда, тогда тем хуже для человечества. По его мнению, любой человек, ведущий добропорядочную жизнь, стоит намного большего, чем автор любовных песенок или остроумных комедий - мистер Джон Смит стоит большего, чем Шекспир!
Он был глух к призывам абстрактной справедливости настолько, насколько может быть глух англичанин.
- Вы даже не утверждаете, что Уайльд невиновен, - бросил мне в тот раз Уолтер.
- Я верю, что он невиновен, - честно заявил я, - но лучше освободить сотню виновных, чем лишить этого человека права на справедливый суд. А как суд может быть справедливым, если в прессе уже много недель подряд печатают жестокие диатрибы против него и его произведений?
Уолтер снова и снова прибегал к одному и тому же чисто английскому аргументу.
- Пока осуществляется реальное правосудие - сказал он, - это - единственное, о чем нам следует думать.
- Реальное правосудие никогда не будет осуществлено, - закричал я, - это - всего лишь ваш идеал. Ваша стрела никогда не взлетит столь высоко, как вы метите.
Но тут я запнулся.
Если бы Оскар Уайльд был генералом или так называемым строителем империи, "The Times" взбудоражила бы общественное мнение и привлекла бы всеобщее внимание к его добродетелям, объявив, что их следует принять во внимание и простить его преступления, но поскольку он был всего лишь писателем, кажется, никто ему не был ничем обязан и никого не волновала его судьба.
А мистер Уолтер еще отличался широтой взглядов по сравнению с большинством представителей своего класса. В это время у него как раз гостил один ирландский джентльмен, который слушал мои мольбы в защиту Уайльда с плохо скрываемым возмущением. Упорство Артура Уолтера заставляло меня искать новые аргументы, я указал на то, что преступление Уайльда имеет патологический, а не уголовный характер, и в нормальном конституционном государстве его бы за это не наказали.
- Вы признаете, - сказал я, - что мы наказываем преступление, чтобы предотвратить его распространение: вычеркните этот грех из свода законов, и ряды грешников не пополнит больше ни один человек - так зачем же их наказывать?
- Я бы этих грешников стегал кнутом до смерти, - завопил ирландец. - На них жалко тратить веревку.
- Прокаженных наказывали в Средние века, - продолжил я, - потому что верили, что проказа заразна, а этот недуг даже не заразен.
- Уж поверьте, я бы их уничтожил, - вопил ирландец.
Меня раздражало то, что этот дурацкий предрассудок вредит моему другу, так что я, наконец, сказал с улыбкой:
- Вы реагируете слишком остро, в отличие от меня. Меня не воспламеняет сексуальная ревность.
Тут мистеру Уолтеру пришлось вмешаться, чтобы восстановить мир между нами, но вред уже был нанесен: мое заступничество не возымело эффекта.
Удивительно, насколько глубоко укоренены и долговечны предубеждения против писателей в Англии. Никто не только не пытается оценить их по их истинной значимости, которую смогут оценить лишь потомки, но и постоянно третируют как отверженных, которые не имеют права даже на самую обычную справедливость. Судебный процесс против Оскара Уайльда для мыслителя - наглядный пример, который подтверждает силу этого предубеждения, но некоторые могут объяснить предубеждение против Уайльда отвращением, с которым к этому преступлению относятся в Англии.