6b15ad8a063dbf87117dd400b69144d1

Как только я узнал, что Оскара Уайльда арестовали и не выпустили под залог, я попытался получить разрешение на посещение его в Холлоуэе. Мне сказали, что я увижу его в железной клетке, и буду разговаривать с ним на расстоянии не менее ярда. Я решил, что это причинит нам обоим слишком сильную боль, так что обратился к вышестоящим властям и получил разрешение увидеться с ним в отдельной комнате. Смотритель тюрьмы встретил меня у входа: к моему удивлению, он был невероятно вежлив, обаятельно добр и полон сочувствия.

- Мы все надеемся, - сказал смотритель, - что его скоро освободят, тут ему не место. Его все любят, все. Невероятно его жаль.

Очевидно, чувства надзирателя были еще сильнее, чем он говорил, и я преисполнился симпатии к нему. Он оставил меня в почти пустой комнате - там был только квадратный стол из сосновых досок и два кухонных стула. Мгновение спустя пришел Оскар в сопровождении надзирателя. Мы молча пожали друг другу руки. Он выглядел несчастным, встревоженным и опустошенным, я чувствовал, что мне необходимо его подбодрить.

- Как я рад тебя видеть, - воскликнул я. - Надеюсь, надзиратели добры к тебе?

- Да, Фрэнк, - без надежды в голосе ответил Оскар. - Но все остальные - против меня, это тяжело.

- Не зацикливайся на этой мысли, - сказал я. - Многие, кого ты не знаешь и никогда не узнаешь, на твой стороне. Держись ради них и ради несметного количества тех, кто придет потом, борись во имя них.

- Фрэнк, боюсь - я не боец, как ты однажды сказал, - грустно ответил Оскар, - и меня не выпустят на поруки. Как я могу собирать доказательства или думать в этом пыточном мешке? Только подумай, меня отказались выпустить под залог, - продолжил он, - хотя я остался в Лондоне, а мог ведь уехать за границу.

- Ты должен был уехать, - возмущенно крикнул я на французском. - Почему ты не уехал сразу после того, как вышел из зала суда?

- Сначала я не мог ни о чем думать, - ответил Оскар на том же языке, - я совсем не мог думать, я впал в оцепенение.

- Твоим друзьям следовало об этом подумать, - настаивал я, не зная тогда, что они сделали всё возможное.

В это мгновение вернулся надзиратель, который до того стоял, отвернувшись к двери.

- Сэр, вам запрещено говорить на иностранном языке, - спокойно сказал он. - Вы ведь понимаете, мы должны следовать правилам. Кроме того, заключенный не должен называть эту тюрьму пыточным мешком. Я буду вынужден об этом доложить, простите.

Это зрелише вызывало жалость, у меня слёзы навернулись на глаза: даже тюремщикам жаль Оскара. Я поблагодарил тюремщика и снова обернулся к Оскару.

- Не позволяй страху поработить тебя, - воскликнул я. - У тебя появится еще один шанс, и ты должен им воспользоваться: только в следующий раз не надо отчаиваться и острить в суде. Присяжные это ненавидят. Они это воспринимают как интеллектуальное превосходство и наглость. Защищай себя так, как Давид защищал бы свою любовь к Ионафану. Заставь их тебя слушать. Имея хотя бы половину твоего таланта, я попытался бы освободиться, даже если бы был виновен: решимость не потерпеть поражение - уже половина победы в битве...Сделай свой процесс незабываемым - с момента твоего появления в суде до оглашшения вердикта присяжных. Используй любую возможность и дай своему истинному характеру шанс воевать за тебя.

Я говорил со слезами на глазах и с яростью в душе.

- Фрэнк, я сделаю всё, что в моих силах, - уныло сказал Оскар. - Сделаю всё, что смогу. Если бы я не сидел здесь, наверное, что-нибудь придумал бы, но здесь ужасно. Ложиться спать нужно засветло, а ночи здесь бесконечны.

- У тебя нет часов? - закричал я.

- В тюрьме иметь часы запрещено, - ответил Оскар.

- Но почему? - удивился я. Я не знал, что все правила английской тюрьмы составлены таким образом, чтобы причинять страдания несчастному узнику и заставить его деградировать.

Оскар безнадежно поднял руки:

- Здесь запрещено курить, даже сигареты, поэтому я не могу уснуть. Всё время вспоминаю прошлое, золотые дни - июньские дни в Лондоне, солнечный свет золотит траву, шелковистый шелест ветра в ветвях. Помнишь строки Вордсворта о «ветре в ветвях?». Как бы мне хотелось сейчас его снова услышать, снова вдохнуть его свежесть. Тогда у меня появились бы силы для борьбы.

- Кормят здесь хорошо? - спросил я.

- Всё в порядке, еду я получаю извне. Еда не имеет значения. Я скучаю по сигаретам, по свободе и обществу друзей. Мой ум не работает, когда я один. Я могу только думать о былом и мучить себя. Я уже достаточно наказан за грехи своей жизни.

- Неужели я ничего не могу для тебя сделать, ничего, что тебе хотелось бы? - спросил я.

- Нет, Фрэнк, - ответил Оскар. - Очень мило с твоей стороны прийти проведать меня, даже выразить не могу, как я тронут твоей добротой.

- Не думай об этом, - сказал я. - Если смогу чем-то тебе пригодиться, пошли за мной немедленно в любое время: мне передадут весточку. Тебе ведь разрешены книги?

- Да, Фрэнк.

- Мне хотелось бы, чтобы у тебя была «Апология Платона», - сказал я, - и поддержка Сократа, исполненного бессмертного смеющегося мужества.