_2020_10_28_03_57_12_770

отдельных образов и идей романа, порой спорили весьма яростно. Но восторженно отзывались

все. Так нужно ли говорить о том, что фантастика не пишется так долго и не читается с таким

интересом! Я не знаю, видел ли Михаил Афанасьевич Сатану, но переживания Мастера ему,

как писателю, хорошо известны. В самом деле, не нужно быть Дьяволом, чтобы понимать, что

«человек смертен, но это было бы ещё пол беды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен!», что «кирпич ни с того ни с сего никому и никогда на голову не свалится». И как следствие: человек не может запланировать ни свою, ни чью либо ещё жизнь «хотя бы на смехотворно

короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу». Это ли не реальность? Которая и подтверждается

тут же, под колёсами трамвая… Вот вам и предчувствия, и сотканный из марева гнусный субъ-

ект – Коровьев, и игла в сердце, и поездка в Кисловодск, и даже пресловутое заседание в МАС-

СОЛИТе. Всё суета сует… «И доказательств никаких не требуется, – ответил профессор и

заговорил негромко, причём его акцент почему-то пропал: – Все просто: в белом плаще…»

149

И. В. Щеглова, Е. Князева, Е. Степанцева. «Пишем роман. Основы писательского мастерства. Очерки и размыш-

ления»

Булгаков даёт не повествование, не рассказ, а видение, картину. Эффект присутствия

подчёркивается так: «Поэт провёл рукою по лицу, как человек, только что очнувшийся, и уви-

дел, что на Патриарших вечер… «Как же я не заметил, что он успел сплести целый рассказ? –

подумал Бездомный в изумлении, – ведь вот уже и вечер! А может, это и не он рассказывал, а просто я заснул и все это мне приснилось?»

В ироническое и сатирическое буйство, в фантасмагорию романа чудо достоверно-

сти «древних глав» входит внезапно. Повествовательная интонация автора исчезает. Завесой

падает околдовывающий, размеренный ритм: «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркаю-

щей кавалерийской походко ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана…»

Мерный ритм тут же исчезает, речь снова становится гибкой, многозвучной, но уже другой.

Чудо введения читателя в потрясающе зримый мир чужой, чуждой эпохи состоялось.

Воланда не узнает никто, кроме самого Мастера и Маргариты. Узнают без предъявления

инфернального треугольника и других атрибутов власти. Узнают независимо друг от друга,

должно быть, от того что оба ждут чуда. Воланда должен узнать читатель, союзник автора.

Роман Булгакова не аллегория, не детектив. Здесь ничего не нужно разгадывать и расшифро-

вывать. Догадка поражает читателя в тот самый момент, когда Воланд появляется на Патри-

арших. Когда Мастер объясняет Ивану (в главе 13): «Вчера на Патриарших вы встретились

с сатаной», – читатель уже давно все знает. Читатель в этом романе стоит рядом с автором, рядом с Мастером и Маргаритой.

И другая особенность фигуры Воланда связана с игрой света и теней, то проявляющей,

то скрывающей его сходство с образами великого искусства. По замыслу автора, образ Воланда

в романе должен восприниматься как реальность. Воланд не лжёт, не искушает, а потому не

предаёт. Свои грехи и преступления каждый совершает сам, по побуждению своей души.

Иванушка Бездомный, гоняющийся по Москве за котом и Консультантом? Я думаю, что

мало кто из нас остался бы равнодушным, когда на глазах погибает человек, да ещё близко

знакомый, да ещё таким страшным образом! Последнее доказательство было представлено!

«Жаль только, что я не удосужился узнать у профессора, что такое шизофрения. Так что вы

уж сами узнайте это у него, Иван Николаевич», – так звучит предупреждение Воланда.

Коты, похожие на людей, и люди, похожие на котов, мало их? Тем более что кот – вовсе

и не кот, а юный демон, паж Сатаны. Домысел? Возможно! Неверующие могут отнести это к

фантазии автора. Но я знаю, стоит только поговорить с этим атеистом с глазу на глаз и заста-

вить вспомнить его все необычное, что так или иначе случалось в его жизни, и уж большую

половину он объяснить точно не сможет.

Знаете, мне иногда делается смешно от потуг учёных все поставить на «научные рельсы».

Историю свою едва знаем, корни забыли, живём несколько десятков лет, а все судим и дока-

зываем: того нет, этого нет, потому что не может быть никогда! Абсурд! Старина Кант тоже, помнится, опроверг все пять доказательств Бытия Божия, да потом взял и соорудил своё…

Следует заметить, что понять замысел романа Михаила Афанасьевича, используя одного

только «Великого Канцлера» сложно. Надо знать предысторию. А она начинается с того, что отец писателя был преподавателем богословия в Университете. То есть, Булгаков очень

неплохо разбирался в религиозном, христианском мистицизме. Один из друзей Булгакова

вспоминал, как Михаил Афанасьевич, побывав в журнале «Безбожник», увидел там секретаря

– девушку со скошенными к переносице глазами от постоянного вранья (помните Лапшенни-

кову из Массолита?). Булгаков спросил у неё: «Вам ещё стекла не бьют?». Ведь непременно

должны были бить стекла, удивительно, что не били. Так и родилась история появления в

Москве Воланда, который постепенно вырисовывался из образов Великого Канцлера и инже-